В океане "Тигрис"
Шрифт:
Заявление не содержало неожиданностей. Еще утром Тур сообщил по секрету, что у Карло намерения, печальные для «Тигриса» и губительные для него самого. Не впервой ему конфликтовать со спутниками, подобное же случилось в альпинистском лагере в Гималаях, на маршруте по следам Марко Поло он перессорился со всеми, включая собственного сына. Налицо линия поведения, о которой уже возникает крайне нежелательная для Карло молва.
Я слушал Тура и прикидывал, что можно сделать. Стресс есть стресс, так или иначе пар из котла вырвется. Попробую отжать
— Чудак ты, Карло. Кто тебя обижает?
Хлынул ливень обвинений. Норман груб и некомпетентен, Норрис его поддерживает, Детлеф пляшет под их дуду Тур им троим потакает.
Терпеливо давал выговориться, сочувствовал, поддакивал и пытался исподволь внушить, что не надо возводить мелочи в принцип и брать в голову пустяки.
Не думаю, что убедил его; может быть, от чего-то отвлек, чем-то рассмешил, а в чем-то он, правда, со мной согласился.
Поживем — увидим.
Повторю неоднократно сказанное: стоянки для нас — горе. Взрыв неспроста произошел сегодня, накануне высадки, близ суши. «Береговая болезнь» — так бы я это назвал.
Написал и понял, что назвать — не значит объяснить. Да, действительно, на берегу мы другие, чем на воде, — а почему?
Может, потому, что в плавании наша жизнь монотонней? Меньше событий? Меньше ситуаций, когда надо быстро принять решение?
Что, в самом деле, вывело нынче Карло из себя?
Утренние вопли Нормана; отказ Тура от финишной буксировки; пропажа гонцов; чудом не состоявшаяся авантюра ночного похода.
Целый букет бестактностей, оплошностей, недомыслия и прямого безрассудства. Такой уж выдался день. Но, ежели вдуматься, волею судеб это был День поступков, день, в который морякам «Тигриса» не однажды и не дважды пришлось проявлять инициативу, действовать на свой страх и риск.
Свернуть, не свернуть? Пристать, не пристать? Спешить, не спешить? Совещаться некогда, даешь мгновенный выбор.
Отсюда — издержки.
Карло не намерен их прощать.
Карло придумал себе модель идеального экипажа, где каждый каждому брат, где немногословные парни, отважные и сентиментальные, поют хриплым хором и делятся последним куском.
«Мы спина к спине у мачты, против тысячи вдвоем…»
О том его тоска и мечта. Порой ему кажется: мечта начинает сбываться. Это — когда мы сообща, натужившись, тянем брасы и дружно хохочем над застольными россказнями.
Но путевая стабильность обрывается, возникает прибрежное, непредвиденное, пусть не столь грозное, как шторм или шквал, но непредвиденное, — и обнаруживается, что мы, увы, не ангельский сонм.
Нет у нас за спиной крылышек. Мы нервничаем. Ошибаемся. Снизойди, Карло!
Не снисходит. Не замечает, что сам точно так же не бог.
И прекрасные его душевные качества, иной раз взглянешь, словно бы поражены артритом: требовательность, закостенев, обернулась придирками, критицизм — брюзжаньем, юмор — ядом.
Воистину наши недостатки суть продолжение наших достоинств.
На днях —
— Доверяю, как раньше, — ответил Тур. — Норман заблуждался, но в поисках лучшего. Его просчеты — просчеты специалиста, каковым он, несмотря ни на что, является.
Возьмем, к примеру, тебя самого, — продолжал он, вдохновляясь. — Ты можешь, не дай бог, напутать в диагнозе, но из этого не следует, что в лекарском ремесле ты разбираешься хуже, чем я.
Аналогия меня не убедила. Промах промаху рознь. Если Норман — лекарь, то чем считать пресловутый гамбургский грот: неудачной операцией аппендицита? Мышьяком, прописанным вместо касторки?
— Случай, что говорить, тяжелый, — отшутился Тур, — но не смертельный.
Неколебим он — в чем? В благодушии? — нет, все-таки напишу: в доброте.
Медленно шла к рассвету эта невеселая ночь. Ветер стал тише, туч стало меньше. Вдали переливались огни, там, здесь, островками. Сколько таких островков рассеяно по свету? Один из них — наш кораблик, наш обособленный и непростой мир.
ДЕНЬ ВТОРОЙ
Утром волны успокоились, ветер прекратился. Вчерашняя дау сдержала слово, вернулась, мы легко с ее помощью снялись с якорей и оттянулись от берега туда, где поглубже.
А затем произошло непонятное: на дау то ли запамятовали за ночь, о чем договаривались, то ли не поняли этого накануне. Как ни пытались мы растолковать, что нам нужна другая сторона полуострова, они улыбались, пожимали плечами и, отцепив буксир, ушли.
Спасибо им и на том.
Нынешняя стоянка безопаснее, чем предыдущая. Она мористее почти вдвое.
Асбьерн возобновил зодиачную переправу, отвез на сушу Тура и Германа, следующим заходом — Норриса и Карло. Ожидающие очереди коротали время кто как. Норман, настроенный с корабля не съезжать, сел к рации. Бахрейн по-прежнему нас не слышал и вещал на авось. Норвежское посольство рекомендует «Тигрису» связаться с местной береговой охраной. Мысль удачная, но где она, охрана? Залив точно вымер.
Третью пару пассажиров «Зодиака» образовали Тору и я.
Плыли минут двадцать и приплыли. Между скалами и морем узкая песчаная полоса, ступили на нее, не замочив ног. И оказались в царстве известняка и вулканической лавы. Вода и ветер проделали в камне фантастические щели, пещеры и ниши. Полное безмолвие, пахнет йодом — ощущение такое, будто лишь слегка опоздал к сотворению мира.
Тору остался с кинокамерой ждать высадки Детлефа и Эйч-Пи, а я побрел по песку в деревню.
Деревенька жалась на прибрежном карнизе; несколько хижин, словно слепленных из серого папье-маше. Хижины одинаковы — сарай размером чуть больший, чем гараж, с двускатной крышей и дверным проемом, без окон, покрытый пальмовыми циновками. Рядом — совсем уже типа шалаша — хлев. То и другое огорожено плетеным забором.