В океане "Тигрис"
Шрифт:
Герман ушел и пропал.
Дождь уже не капает, а льет. Мой ветрозащитный олимпийский хоть выжми. Герман, ты заснул?!
Наконец-то. Передаю румпель и сам бегу переодеваться.
Когда вернулся, ливень хлестал, Герман фыркал и отдувался, как морж. Засвистели снасти, значит, ветер штормовой. Рулевое весло заскрипело в набухших веревках.
Услышал из хижины вопль Тура:
— Меня заливает, прикройте брезентом!
— Откуда льет?
— От угла, где бамбучина! Бамбучин несколько, и по левой, и по
задней стене. Задние, кажется,
— Да не тут! — кричал Тур. Видно, здорово его промочило. Выскочил Карло и помог накинуть на угол кусок брезента.
Господи, что за ночка! Руль скрежещет. Лодка тяжело уходит вправо, затем, перевалив на 240°, срывается в запретные 270°, возвращай ее назад, но не дай уйти за 210°,— туда, сюда, слаломная гонка, бешеные качели. Море являет собой зрелище фантасмагорическое, кажется, что оно горит. Причудливые светящиеся змеи на гребнях валов ползут на судно и разбиваются о него миллиардами искр. Гигантские тусклые пятна возникают, взрываясь в глубине, меняют форму, мерцают, движутся. При вспышке зарницы мелькнул у борта зловещим призраком силуэт штурмующей дау. Шлепанье, ворчанье, урчанье — «Тигрис» ворочается, как кит.
— Ветер очень сильный! — ору выглянувшему из хижины Норману.
— Ладно. — Уходит на нос ослабить шкоты. Держу руку на румпеле: 240, 250, 270, пора! — жму рукоятку внутрь, и она проваливается, как в воздушную яму. Ветер изменил направление…
Взгляд на компас — стремительно катимся к 210, рукоятка свернута до
отказа, бесполезно: 200, 195, 190 — бегу к страховочному веслу, налегаю — 180, 175.
— Все наверх! Парус вниз!
Парус ползет не вниз, а вперед и вправо, сейчас он вырвется, улетит — страшный треск!
— Рей?!
Нет, верхушка мачты, самый кончик, трехметровый кусок.
Грот мечется перед лодкой, как сумасшедший непогашенный парашют. Гасим его кое-как, прижимаем к борту, комкаем, втаскиваем на крышу хижины. Все это в кромешной тьме.
Бросили плавучий якорь. Приладили на форштах брезентовое подобие аварийного стакселя. Сели и пригорюнились. Теперь мы беспомощны до утра.
12.02.78. «МОКРОКОСМ»
Тур кивнул на мою тетрадку:
— Не забудь записать — вчера полночи сражались за 210°, мучились, сломали мачту, а на рассвете, когда никого не было на мостике и лодка дрейфовала, компас показывал точно 210°.
Да, смешно, но именно таков океан, и неизвестно, что он преподнесет через десять минут.
В данную минуту он тих. И молчалив. И бескраен. Ни самолета, ни корабля на горизонте: мир состоит из воды, и мы в его центре.
У оси нашего «мокрокосма» сбит шпиль, навершие, проще говоря, стеньга. Освободили стеньгу из путаницы канатов, опустили на палубу и увидели вблизи хозяйство верхолаза Нормана: блоки, скобы, коуши, подъемные устройства грота и топселя.
Блоки снимем с обломка и переставим на здоровую часть мачты, поменяем на рее парус — вместо основного (он по нынешним меркам велик) привяжем запасной.
За трапезой — мудрые и могущественные — решали судьбу мыши. На борту обнаружилась мышь, Эйч-Пи уверяет что встретился с ней носом к носу, и уже смастерил было на ее погибель мышеловку. Однако Тур очень серьезно вынес мышке оправдательный вердикт: она нужна и полезна, так как подъедает за нами крошки, а камыш и веревки наверняка по сытости не грызет. Кто-то спросил — что же она пьет? После долгой дискуссии решили, что мышка пьет росу.
Приятно с высоты своего величия даровать благо.
Подобно персонажу «Маленького принца», мы следим за тем, чтобы наша крошечная планетка, утлый наш, отсыревший насквозь «мокрокосм» содержался в разумном порядке. Обметаем его веником, заботимся о нем — всякий на свой лад.
13.02.78. АЛАЯ ПОЛОСА
Только что повздорил с Асбьерном.
Переливал в канистру из пластиковых бутылок воду «Эвиан»; обычно, опустошив бутылку, мы ломаем ее и бросаем за борт, я же предпочел морского дна не засорять, выбрасывал бутылки закупоренными — пусть плывут, вдруг кому-нибудь пригодятся. Асбьерн следил за мной с недоумением и давал советы. Я же его будто не слышал, и тогда он вдруг разразился тирадой насчет упрямых русских, вечно поступающих наоборот.
Слова и тон были такие, за которые в приличном обществе бьют канделябрами. В этом смысле я и ответил, присовокупив, что яйца курицу не учат.
Тут с мостика меня окликнул Тур:
— Что за дьявол, кто-то затыкает бутылки и превращает их в поплавки.
— Моя работа.
— Зачем?
— Считаю, что это лучше, чем замусоривать дно.
— Рад, что поступок не бездумный, но с его мотивами не согласен. Здесь глубоко, два километра, на дне обильной жизни нет, а возле берегов она процветает, и простительней сорить здесь, чем там.
Хотел возразить, что бутылка, выловленная в прибрежной зоне, уже не сор, а полезный предмет. Но события отвлекли от полемики.
Вдали показалась странная алая полоса. Она медленно приближалась. Запахло гнилью.
В воде, зачерпнутой с борта, плавали красновато-оранжевые частички.
— Мертвый планктон, — определил Тур. — Гибнет и от природных причин, однако чаще — от загрязнения.
Мы словно плыли в море крови. На рули, на корпус налипали нефтяные комки, точно такие, как наблюдались в экспедиции «Ра».
Спор о несчастной бутылке прекратился сам собой. Снявши голову, по волосам не плачут.
14.02.78. 12В СЛЫШИТ ВСЕХ
Сведения об участке повышенной загрязненности океана вошли в очередной радиорепортаж. Репортаж написан, но до сих пор не передан.
Норман без конца вызывает Бахрейн, Тур передразнивает его грустно: «Говорит 12В, уверен, что меня никто не слышит, я слышу всех».
Удивительна особенность рации, предоставленной нам Би-би-си. Прием устойчив, обратная связь отсутствует.