В окрестностях тайны

Жданов Николай Гаврилович

Старшина с недоумением развернул пакет и, нагнувшись, осветил его фонарем под полой своей шинели.

— Тут по-немецки, — озабоченно сказал он. — Надо командиру «пятачка» показать. Откуда это у тебя?

— От пленного одного. Это надо передать обязательно. Я поклялся.

Старшина, нахмурясь, смотрел на него с каким-то новым интересом.

— Так ты за этим и приплыл сюда?

— За этим. И потом я к своим пробиться хотел.

— Ладно, обувайся, посмотрим там.

Небольшой черный буксир

наконец причалил к мокрым сваям. На тесовый настил сбросили трап и стали выгружать раненых. Потом матрос струей из шланга смыл кровь с железной палубы, и начали погрузку.

Ветер приносил с берега запахи водорослей и рыбы. На буксирчик внесли несколько цинковых коробок с патронами и три тяжелых ящика с гранатами. Солдат в пилотке и засаленном ватнике, бывший тут за капитана, сначала не хотел брать Смолинцева на пароходик, как невоенного. Но старшина сказал, что у Смолинцев а «особое задание». И эти слова сразу подействовали.

— Обстреливает? — спросил старшина.

— Не без этого! — капитан буксира надвинул пилотку на лоб, презрительно оглядел мутное пространство и сплюнул за борт. — На земле, там хоть укрыться есть где: то бугорок, то канавка; и ранят — так санитар или другой кто найдет после боя, а тут! — он махнул рукой и опять сердито сплюнул.

— Люся здесь? — спросил старшина.

— Здесь. Да нам обратно пора, а то затемно не успеем.

Он посмотрел на восточный край неба и дал команду отчаливать.

— Бывай здоров! — сказал старшина Смолинцеву и спрыгнул на берег.

Довольно долго буксир шел ровным ходом по беспокойной волне. Слева неясно выступали очертания леса. Дул ветер. На палубе было холодно. Два раза принимался дождь, и скоро Смолинцев сильно продрог в своей курточке.

Капитан поманил его к рубке, и когда Смолинцев подошел, достал из-за пазухи плоскую флягу в суконном чехле.

— Грейся, — сказал он.

От глотка водки стало теплее и родилось ощущение уютности и веры в удачу.

По другую сторону рубки сидела девушка санитарка, придерживая на коленях толстую брезентовую сумку с большим красным крестом. Капитан стал уговаривать ее, чтобы она тоже выпила:

— Чего ты боишься, Люся?

— Та не можу я: дюже горько, — отмахнулась она.

— Боишься? Видно, маму не спросилась, как на фронт пошла, — весело сказал капитан.

— Вот и не угадали. Я без мати росла — с батькою. Теперь он привел «мать», да она меня моложе на два года.

Капитан рассмеялся, и санитарка стала смеяться тоже. Черные глаза ее блестели, как маслины.

— Эх, встретиться бы нам с тобой до войны, Люся! — сказал капитан.

На носу, захлебываясь, забил пулемет.

Оказывается, там, за мешками, лежал на палубе пулеметчик.

Санитарка рванулась туда, Смолинцев тоже.

На блеклом фоне предрассветного неба был ясно виден самолет. Он шел совсем близко, прямым курсом навстречу пароходику.

— Задний полный! — отчетливо прозвучал в тишине напряженный голос капитана.

За

кормой яростно заработал винт, пароходик. резко затормозил, и бомба, просвистев в воздухе, вздыбила озеро впереди, всего в каких-нибудь трех саженях от форштевня.

Буксир сильно качнуло на крутой волне, он черпанул бортом из озера и снова выпрямился.

Самолет уже скрылся, но — все — и капитан, и пулеметчик, и санитарка — еще долго смотрели на расходящийся по воде пузырчатый след, взволнованно пошучивали и облегченно вздыхали.

Места, которыми они теперь шли, были незнакомы Смолинцеву, но он знал, что река тут сливается с плавнями, а плавни соединяются со многими лесными озерами, и по отдаленности берегов догадывался, что буксир пересекает одно из них.

«Поплутал бы я тут на моей лодочке», — невольно подумал он.

Неожиданно впереди разорвалось несколько одиночных снарядов. Затем огонь усилился, заскользил по волнам бледносиний кинематографический луч прожектора, хотя небо уже заметно светлело.

Снаряды падали совсем близко, но рвались глубоко в воде, выбрасывая вверх седые столбы.

С берега засигналили фонарем. Пулеметчик с лотом в руках протискался к борту и стал мерить глубину.

Снаряды стали падать еще чаще, круг разрывов сжимался.

Пароходик все больше кренило на левый борт, где-то образовалась течь, и он с каждой минутой зарывался все глубже в волну. Пулеметчик и санитарка принялись откачивать воду ручным насосом.

Вдруг пароходик дернулся, процарапал днищем по твердому грунту и встал.

Тонким срывающимся голосом капитан скомандовал:

— В воду!

К счастью, до берега оставалось всего несколько десятков метров. Смолинцев плавал хорошо. Но сейчас он так продрог, что спускаться в одежде в озеро казалось немыслимым.

— Давай, давай, вода не деготь, поплывешь — не запачкаешься, — подзадорила его санитарка и первая, широко, по-мальчишески, взмахнув руками, бросилась в воду и поплыла к берегу. Гимнастерка у нее на спине надулась, как парус.

Смолинцев швырнул в сторону свой пустой рюкзак, крепче подобрал под ремень штаны и поплыл следом. Вода оказалась неожиданно теплой. К тому же скоро под ногами стало прощупываться плотное песчаное дно и можно было вброд идти к берегу.

Откуда-то из береговых щелей и кустов появились бойцы. Они полезли в озеро и буквально на плечах выносили боеприпасы и провизию.

Уже совсем рассвело. Медленно поднявшееся солнце осветило бирюзовую воду озера, и низкий лесистый берег, удалявшийся к чистому горизонту. Было почти совершенно тихо, никто не стрелял, и только печальный силуэт полузатонувшего судна, погнутая мачта и разбитая снарядом труба напоминали о том, что произошло здесь так недавно.

— Пойдем, парень, — капитан тронул Смолинцев а за плечо, и они двинулись по траншее, которая скоро вывела на опушку и потянулась еще дальше поперек сильно вытоптанного, но несжатого овсяного поля.