В окрестностях тайны
Шрифт:
Но тот не был настроен говорить на отвлеченные темы:
— У меня старые запасы, — пробормотал он.
Дверь отворилась, и двое солдат ввели Тоню.
Платье на ней было порвано, и когда она шла,
то все время обнажалось грязное, в травяной зелени колено, над которым виднелась широкая царапина. На подбородке и на шее тоже были ссадины. Припухшие глаза смотрели угрюмо и настороженно.
В первое мгновение она не заметила отца, который, взглянув на нее, остался сидеть в кресле, только чуть заметно
— К сожалению, по правилам допроса, вам тоже придется выйти, — обратился к нему Грейвс. — Но вам особенно нечего, беспокоиться: ваша дочь не такой уж ребенок, как это вам до сих пор кажется.
Он сделал знак сержанту.
Доктор встал.
— Она разыскивала меня, пока я ходил к больному, — твердо сказал он по-русски, быстро взглянув на дочь.
Девушка коротко охнула, увидев его, и замерла, словно в оцепенении.
Сержант подтолкнул доктора и потом потянул его за рукав.
Они уже были у двери, когда девушка вдруг встрепенулась и крикнула:
— Все удалось, папа! Не бойся за меня!
Доктора увели.
— Мы сами устроили им это свидание, — с досадой сказал Грейвс.
Он все еще был слаб в русском языке и не совсем понял, что она крикнула.
«Не бойся за меня» — это довольно ясно. Это утешение или, может быть, обещание вести себя твердо, не выдавать ничего, что ей известно.
Но что-то она говорила еще? Ладно, разберемся постепенно.
— Садитесь, — сказал он по-русски, указывая на кресло, в котором недавно находился доктор.
Девушка продолжала стоять у стены, не двигаясь с места.
— Вы тоже говорите по-немецки, как и отец?
— Нет, не говорю, — последовал отрывистый ответ, со взглядом, устремленным в пол. — Я вообще ничего не знаю и ничего не буду вам говорить.
Грейвс с минуту молчал, потом сказал с деланным хладнокровием:
— Ну, что ж, в таком случае не будем пока зря тратить время. Отведите ее обратно! Пусть подумает.
ПРИСЯГА
Оскорбительный, непонятный допрос, а также неожиданный отъезд из лазарета капитана Багрейчука отравили Смолинцеву все четыре дня, проведенные им в БАО. Старший лейтенант Семенов «прикомандировал» его к мотористам, которые жили в особом блиндаже и занимались осмотром и текущим ремонтом самолетов, несли дежурства, ездили с термосом на полуторке за горячей едой на базу, а в свободное время играли в «козла», оглушительно стукая по столу самодельными костяшками.
При других обстоятельствах Смолинцева целиком захватила бы эта жизнь; мотористы относились к нему с покровительственной ласковостью, называли они его тоже снисходительно «подросток», брали с собой к самолетам и приглашали играть в «козла». Но Смолинцев был задумчив и сдержанно отзывался на их радушие.
На четвертый день утром © БАО приехал старший лейтенант Семенов.
— Отдыхаешь? —
Смолинцев спросил:
— Не знаете, старший лейтенант, где теперь капитан Багрейчук?
Лицо начальника аэродрома внезапно скривилось, точно он глотнул чего-то очень кислого.
— Там у него передряга какая-то. — Он вздохнул. — Ничего, разберутся, кому положено.
Он ушел, а Смолинцев остался опять со своими думами, однако, мысли о летной школе постепенно овладели им, и он уже начал строить различные планы.
Но через несколько часов все изменилось.
Он как раз уселся играть с мотористами в домино. В это время в блиндаж не то, чтобы вошел, а как бы вкатился небольшой, но полный человек в летном шлеме и короткой шинели. Он спросил, кто тут Смолинцев, и, подойдя, протянул толстую ладонь.
— Синцов, — представился он. — А я как раз за тобой, собирайся.
Тон у него был дружеский и веселый. Он широко улыбался, и маленькие, очень живые глаза его светились добрым дружеским доверием.
Пригибаясь от ветра, они прошли через все поле к взлетной площадке.
Вылинявший от дождей товарный «дуглас», загруженный внутри какими-то тюками и ящиками, казалось, ждал только их. Едва они устроились на одной из жестких скамеек, тянувшихся вдоль фюзеляжа, как он уже завихрил двумя пропеллерами и начал выруливать на старт.
— Куда вы меня везете? — спросил Смолинцев.
— А вот увидишь, — отозвался немногословный майор.
Сквозь маленькое целлулоидное окошко Смолинцев с интересом наблюдал за взлетом. Но время уже клонилось к вечеру, сумерки сгущались, и скоро стало совсем темно. Моторы однообразно гудели, и самолет, вибрируя, нырял в воздушные ямы так, что у Смолинцева перехватывало дыхание.
Синцов же, упрятав нос в поднятом воротнике, спокойно дремал с видом человека, который знает, что делает, и не имеет повода волноваться.
Так прошло часа два, может быть, три. Вдруг Синцов поднял голову. В синем свете маленькой бортовой лампы лицо его было бледньш, как у призрака.
— Никак, снижаемся? — спросил он.
На самом деле, судя по тому, как подпирало дыхание, самолет быстро терял высоту.
Смолинцев тер рукой маленькое окошко и упрямо смотрел в ночь. Но еичего не было видно, кроме рубчатой поверхности задранного вверх могучего крыла, освещенного искрами, вылетающими из выхлопных труб.
Неожиданно раздался мягкий удар. Самолет коснулся шинами невидимой земли, подпрыгивая, покатился по ней и замер.