В окрестностях тайны
Шрифт:
— Ну, вот и Москва! — сказал, выходя из кабины, пилот.
В синем полусвете кожаный его реглан казался вылитым из металла.
Москва!..
Смолинцев едва не вскрикнул от удивления. Множество самых разнообразных предположений и мыслей всю дорогу роилось у него в голове, но этого он не предполагал. Москва!..
Не без робости взглянул он (в лицо своего спутника. Синцов добродушно зевал. Должно быть, ничего не грозило здесь Смолинцеву, ничего, кроме того, что угрожало самой столице.
Через пять минут они вышли на городскую улицу. Серая лента
Смолинцеву вдруг показалось: что-то шевелится над ними в мутном ночном небе. Он всмотрелся пристальнее и невольно схватил за руку майора. Какое-то громадное, мягкое, округлое тело неслышно покачивалось в воздухе, будто чудо-рыба, шевеля плавниками.
— Что это?
Синцов усмехнулся.
— Аэростат. Тут их порядком.
Улицы были пустынны. Еле заметные белые полосы обозначали край тротуара. Блестя синими стеклами, подкатил большой, как дом, троллейбус.
Они вошли и помчались мимо темной стены домов. Пассажиры — их было совсем мало — молча входили на остановках, молча платили за проезд, молча выходили.
Через некоторое время Синцов и Смолинцев тоже вышли.
Неприступные, как бастионы, теснились дома. Широкие витрины нижних этажей были заделаны кирпичом или заставлены штабелями мешков, набитых песком. В подъездах, освещенных синими лампами, видны были люди с повязками на рукавах. На крышах угадывались пулеметы, обращенные стволами вверх.
Город приготовился к битве и в то же время жил привычной, обыденной жизнью.
Прямо с тротуара они вошли через массивную входную дверь в нижний этаж серого здания, занимавшего целый квартал.
В высоком неярко освещенном зале, подпираемом четырехугольными мраморными колоннами, царило оживление, похожее на то, что бывает на вокзалах.
Синцов свернул вправо к нише, где стояла небольшая очередь в лифт.
Они поднялись на десятый этаж и прошли по ковру мимо столика дежурной в глубину тихого гостиничного коридора.
— Ну-с, кажется, прибыли, — сказал Синцов, останавливаясь около одной из дверей, и энергично постучал.
К удивлению Смолинцева, им открыл капитан Багрейчук. Он, должно быть, только что спал или просто валялся на постели: гимнастерка без пояса и помята, волосы взлохмачены, лицо хмурое.
— Принимай гостя, — сказал Синцов.
После первых приветствий, когда они уселись у стола, где были телефон и пепельница, переполненная окурками, Синцов спросил:
— У тебя, Багрейчук, есть талоны? — Тогда накормишь сегодня молодого человека, а завтра я принесу еще. Не знаю, чем уж ты недоволен, — продолжал он. — Жизнь дай бог всякому, не пыльная: номер у тебя есть, талоны на еду тоже, спи сколько хочешь, да и культурные развлечения опять же!
Вскоре Синцов ушел.
— Надоел он мне, — пожаловался Багрейчук. — Ни с кем не разговаривай, знакомств не води! Сижу тут, как сыч в дупле. Хорошо хоть ты появился. Послушай, — спросил он немного погодя, — а что это за пакет ты тогда передал
— А как же он к ним попал? — удивился Смолинцев. — А я уж думал, что вы его потеряли, товарищ капитан;
— Потерял, — проворчал Багрейчук. — Да я и думать о нем забыл с тех пор, как ты мне его дал. А там, в лазарете, он, видно, и выпал из сапога, когда они меня раздевали. Знал бы я — и брать его не стал у тебя.
Он махнул рукой и вдруг съежился, должно быть, от боли. Шея у него была перевязана, и из-под гимнастерки торчал бинт.
Смолинцев посмотрел на него с невольным сочувствием.
— Вы не сердитесь на меня, товарищ капитан, — попросил он. — Меня самого там чуть не арестовали.
Он принялся объяснять все, что он знал о записках пленного лейтенанта. Это заняло весь вечер.
Они уже собрались спать (капитан на своей кровати, Смолинцев — на диване), как вдруг пронзительно завыла сирена. Резкий отвратительный звук проникал всюду. В коридоре захлопали двери, послышался топот ног.
— Воздушная тревога, воздушная тревога! — раздался радиоголос.
— Фрицы прилетели, — сказал капитан. — В метро будешь спускаться или нет?
— А вы?
— Я — спать.
Он накрылся с головой одеялом и отвернулся к стене. Сирена, наконец, перестала выть. Все звуки умолкли, только слышно было, как отстукивал секунды метроном.
Смолинцев потушил свет и, отодвинув штору, стал у окна. Голубые мечи прожекторов беззвучно скользили в небе, натыкаясь иногда на серебристые, рыбьи бока аэростатов.
Смолинцев взглянул вниз и замер: зубчатая каменная стена вырисовывалась перед ним отчетливо, как на чертеже. Куполастый церквастый холм, как сказочный город, выступал из бледно-синей мглы. Лучи скрещивались над ним, как шпаги.
Внезапно забили зенитки. Сотни маленьких белых облаков вспыхивали на дальнем краю неба.
Сейчас, вот сейчас появятся самолеты!
Но выстрелы прекратились так же внезапно, как и возникли. Вновь стал слышен отчетливый металлический звук метронома.
Прошло долгих сорок минут, и вот где-то вдалеке возникла умиротворяющая мелодия горна.
— Отбой воздушной тревоги! — удовлетворенно произнес женский голос из репродуктора.
Утром после завтрака капитан и Смолинцев вышли на улицу.
Осмотрели Красную площадь, потом медленно обошли вокруг Кремля. Смолинцев с благоговением смотрел на седые башни и стены, поросшие мхом и травой [14] .
Все его переживания и тревоги как бы смирялись здесь при виде этих стен и воплотившейся в них русской народной истории.
Невольно думалось о каком-то высшем, общенародном значении жизни каждого человека.
14
Реставрация Кремля была осуществлена после войны.