В осколках тумана
Шрифт:
— О! — Мой взгляд устремлен на занавеску в конце коридора, за которой находится мама.
— Я работаю с беременными несовершеннолетними. Эта тема меня особенно волнует.
— Вот как? — Я слушаю рассеянно. Маму вот-вот засунут в трубу, а она ненавидит замкнутые пространства. Я разрываюсь на части. Остаться с Дэвидом? Или побежать к маме?
— Все происходит конфиденциально. Мы консультируем девушек, помогаем принять решение, предлагаем убежище.
— Маму сейчас сканируют. — Я его почти не слушаю.
— Джулия. Сейчас
Запах, исходящий от него, дурманит, и я покорно соглашаюсь. Дэвид уводит меня от кабинета МРТ и ведет в столовую для сотрудников. Там он покупает мне кофе.
— Скажи, что самое худшее? — спрашиваю я. — Какой результат, по-твоему, самый ужасный и безнадежный? Может, тогда, получив реальные результаты, я подумаю, что все не так уж плохо.
Дэвид спокоен, мой мрачный настрой, похоже, его не огорчает.
— Должен признаться, случай твоей матери — настоящая загадка. — Он смотрит в сторону. — Могу лишь сказать, что хочу ей помочь. Я всей душой хочу, чтобы она снова заговорила. Есть столько…
— Дэвид, скажи, какой диагноз самый худший?
Он смотрит на меня, вздыхает.
— Опухоль мозга. Повреждение первичного слухового центра головного мозга, — например, в результате травмы головы. Удар, результатом которого стали патологические изменения и поражение тканей речевых центров мозга. Аневризма сосуда мозга. Возможно, сейчас она ее не убьет, но в случае кровотечения…
— Пожалуйста, хватит… — Я вскидываю руки. Не верю. Я не хочу, чтобы маму положили в гроб и похоронили еще до того, как она сдаст анализ. — Ладно, а лучший результат, на который можно надеяться?
— Если не выявятся патологические изменения. Мы все на это надеемся, Джулия. — Дэвид тянется над липким столом и берет меня за руку. — Я с нетерпением жду нашего свидания…
Да, будет огромным облегчением хотя бы один вечер не думать о маме.
— Так ты умеешь готовить? — улыбаюсь я. — Надеюсь, когда я приду к тебе в гости, меня ожидает пир, а также буйное веселье, насколько…
— Насколько это доступно для старика, да? — Взгляд Дэвида серьезен. Но тут же на его лице расплывается улыбка. Интересно, зачем он называет себя стариком? Ведь он вовсе не старик!
— Для зрелого мужчины, — поправляю я. Честно говоря, меня это даже возбуждает. — По-моему, это здорово, — признаюсь я, краснея, потому что у нас было всего одно свидание и легкий, словно бабочка, поцелуй. Вряд ли он считается.
— Пойдем, — нежно говорит он. — Посмотрим, может, они уже закончили. Наверное, Мэри немного растеряна.
Мы снова идем длинными коридорами. Меня вдруг осеняет.
— Раз уж я здесь, то, пожалуй, надо навестить Грейс Коватту. Ты слышал об этом случае?
В душе я надеюсь,
— Надо быть глухим и слепым, чтобы не слышать, — замечает Дэвид и добавляет: — Прости. Бесчувственно с моей стороны. Ужасный случай. — Он сокрушенно качает головой.
— Интересно, как продвигается расследование? — вопрошаю я.
Иногда Эд рассказывает о своей работе. Поразительно, как много информации можно извлечь из невидимых глазу пятнышек и крупинок.
— Грейс так и не заговорила, и пока им больше нечем заняться. Полиция прочесала то место, где я ее нашла, но ничего не обнаружила.
Надо бы позвонить Эду, расспросить на правах родственницы. Пусть почти бывшей.
— Ну вот, видишь? С ней все в порядке, — говорит Дэвид, кивая.
Мама стоит посередине длинного белого коридора. Она смотрит в одну сторону, потом в другую. Она не знает, куда идти.
— Дэвид, — я трогаю его за локоть, — как мама вела себя, когда приходила к тебе на прием? Не показалось, что ее что-то беспокоит? Что-то более серьезное, чем нарыв на пальце? — Я давно хотела задать ему этот вопрос.
Дэвид какое-то время размышляет.
— Да вроде нет. Если бы я заметил что-то необычное, я бы расспросил ее. Она больше молчала, немного нервничала, пожалуй, но многие люди не любят ходить к врачам. Она и пробыла-то у меня всего пару минут. Словно ей не терпелось уйти.
— Да, это на нее похоже, — соглашаюсь я, припомнив, с каким трудом уговорила ее сходить к врачу, когда она заболела бронхитом.
Я бегу к ней по коридору, обнимаю и подталкиваю в сторону Дэвида. Мама невесома, она будто парит в паре дюймов над полом.
— Доктор Карлайл пришел узнать, как у тебя дела. Очень мило с его стороны, правда?
Вдруг мамина рука — хрупкая и тонкая — превращается в связку мускулов. Ее глаза расширяются. Она реагирует. Шея, плечи напрягаются, в походке появляется твердость, и мне кажется, она вот-вот заговорит: «Здравствуйте, доктор. Спасибо, что пришли. Вы столько для меня сделали».
После чего мама, все еще облаченная в больничный халат с открытой спиной, разворачивается и энергично удаляется по коридору. Я и опомниться не успеваю, как она исчезает за поворотом. Следующие полчаса я мечусь по больнице, разыскивая ее.
Мама обнаруживается у палаты Грейс. Она стоит у окна, отделяющего девушку от остального мира, вычерчивает что-то пальцем по стеклу, затем безвольно роняет руку.
Грейс медленно поворачивает голову. И в ту минуту, когда я увожу маму прочь, ее ничего не выражающие глаза встречаются с мамиными и между ними будто проскакивает какая-то искра.
— Сейчас у нас нет времени, чтобы посидеть с ней, — шепчу я маме, вдруг осознав, что она и Грейс заперты в одинаковом молчаливом мире, хоть и находятся в противоположных концах жизни. Интересно, что они пытались друг другу сказать?