В осколках тумана
Шрифт:
Мэри
Я люблю жить одна. Но одна — не значит в одиночестве. В доме столько привидений, что хватило бы на целую деревню. Воспоминания, которые хранят эти стены, наполняют мои глаза слезами, а от смеха по лицу разбегаются морщинки. В общем, как бы я ни стремилась к уединению, мне оно не дано. Обрывки счастья заставляют меня жить, но при этом я так стискиваю кулаки, что костяшки белеют от напряжения. Я искусно иду по канату — он столь туго натянут, что может порваться от легчайшего дуновения ветерка. Но я пообещала себе, что
И дети. Целые орды перебывали здесь за долгие годы. Дети стали лекарством, хотя поначалу я этого не понимала. Джулия повзрослела, и мне понадобилась какая-то новая цель, занятие, на котором я могла бы сосредоточиться. Тогда-то в нашу счастливую и размеренную жизнь проникли дети, нежеланные чужие дети. Плохие дети. Трудные дети. Сбежавшие из дома. Испуганные. Забитые. Несчастные. Временное опекунство — вот как называется моя нынешняя жизнь. Порой мне требуется передышка. Иногда я вспоминаю всех своих детей и думаю, что если сложить их вместе, то получусь я сама. Они помогли мне избавиться от боли. В общем, я никогда не бываю совсем одна.
Бренна и Грэдин. Такое впечатление, что родители высыпали горсть случайных букв-фишек из игры «скраббл» и составили из них имена. Ко мне они приехали на пару месяцев. Отец избивал их с тех пор, как они научились ходить, а три дня назад мать подожгла дом. Она сделала это для того, чтобы спасти детей, — попыталась вырвать прежнюю жизнь с корнем, в клочья разорвать привычный ход вещей. Мне же нужно собрать эти клочки, соединить и подарить детям покой. В конце концов, это лучшее, что я могу для себя сделать.
Иногда мне трудно поверить, что такое происходит в старой доброй Англии. Бренна и Грэдин родились и выросли в Кембридже, городе, буквально пропитанном образованием и культурой, возможностями и надеждами. Они росли среди живописных пейзажей, тут и туристические тропы, и прекрасные реки, и таинственные болота. Да и до моря рукой подать. Но вместо счастливого детства им достался отец, на корню погубивший все их надежды, задавивший счастье в зачатке. А моя задача — научить их нормальной жизни. Самые простые, обыденные вещи могут стать для них ключом к будущему. И думаю, у нас все получится.
Я десятки раз видела таких, как Бренна с Грэдином. И каждый раз, когда я помогаю исцелиться одному из них и нежно подталкиваю его к будущему, излечиваюсь и я сама, пусть самую малость. Но я немного опасаюсь, что даже несчастные дети всего мира не исцелят меня полностью.
Увидев Бренну и Грэдина, я с первой же минуты поняла, что придется нелегко.
Утром обнаружилось, что из жестянки в кухонном шкафчике пропало тридцать
— Где Бренна? — спрашиваю я у Грэдина, посасывая палец. Побаливает уже несколько дней.
Я вижу, что мальчику хочется сказать правду, но он попросту не способен на это. Он пожимает плечами. Я чувствую запах немытого тела.
— Ты принял душ утром? — Я рассматриваю палец.
Парень снова пожимает плечами.
— Это ты взял деньги?
— Нет.
— Бренна?
— Нет.
— Я отложила их для вас на выходные. Вы могли бы пойти в кино и перекусить в кафе. Съесть пиццу, например. (Он уже успел сообщить, что пицца — любимая его еда.)
Грэдин ухмыляется и начинает насвистывать. Я-то думала, он признается, выходит, ошиблась. Слишком тороплюсь.
— Крошка, — мурлычет он, оборачиваясь к двери. Прибыла его сестра. Грэдин улыбается ей, ему шестнадцать, и он на два года старше ее, но запросто могло бы быть и наоборот. — Слушай, Крошка, она тут болтает, мы, типа, ее деньги стырили.
У Грэдина мягкий, детский голос, круглые сглаженные согласные, а гласные словно обернуты фланелью.
— Как же! Мы ничего не брали. — Бренна, напротив, яркая, как нарядная пуговица. Она кладет руки на плечи брата. — Сами, наверное, потратили. — Во взгляде ее вызов.
— Я так не думаю, — спокойно говорю я, наблюдая за ними, за каждым сокращением лицевых мышц, за каждым движением век, за руками Бренны, лежащими на плечах Грэдина.
Пальцы девочки впиваются в мускулы брата. Ложь — это искусство.
— Эй! — вскрикивает он. — Ты чего?
Бренна едва заметно дергает плечами. Это я тоже замечаю.
— А может, их стащил тот парень, ну, тот, что привез уголь. Он же попросился в сортир.
А она не сдается, подумала я. Хладнокровная девочка, ведет себя так, будто и впрямь невиновна. Зато Грэдин ерзает на стуле, словно его обвиняют во всех смертных грехах.
— Наверное, так все и было, — говорю я и принимаюсь готовить обед.
— Ничего я не крал! — вдруг вопит Грэдин и подскакивает к столу.
Раз — и стол перевернут, сыр, хлеб, ножи и чашки разлетаются по полу. Я отшатываюсь, и, к счастью, нож не вонзается мне в ногу. Кричать на Грэдина я не собираюсь. В его жизни было достаточно криков.
Важно, чтобы ему верили. Жизнь, построенная на лжи, никуда не годится.
— Раз ты говоришь, что не брал денег, значит, так оно и есть, Грэдин. Поможешь убрать?
Вот так мне удалось познакомиться с ними — понять, как они отреагируют на обвинение в том, чего они не делали. Кстати, в той жестянке не было никаких денег.
Палец к середине дня разнылся нещадно, так что я не могла ничего делать. После вспышки Грэдина оставлять детей одних не хотелось, но и к врачу надо было сходить. Уже очевидно, что это нарыв, и, хотя я не выношу эскулапов, без медицины на этот раз не обойтись. Последние дни я тешила себя надеждой, что если делать вид, будто с пальцем все в порядке, то он угомонится. Увы, не сработало.