В ожидании дождя
Шрифт:
— У тебя лайма нет? — спросила его Ванесса. — Я бы не отказалась от глоточка текилы.
— Надо поискать.
Я дошел до двери и оглянулся на них через плечо. Бубба стоял возле холодильника, закрыв его своей массивной тушей. Ванесса, изогнувшись, тянулась к нему всем своим гибким телом.
— Пока, — сказала она, не отрывая взгляда от Буббы.
— Ага, — сказал я. — Пока. — И убрался оттуда к чертовой матери.
Энджи начала хохотать, едва мы выскочили на улицу. Она смеялась и не могла остановиться,
Ей удалось взять себя в руки только тогда, когда она прислонилась спиной к детской горке и подняла глаза к окнам Буббы. Смахнула выступившие слезы и перевела дух:
— Мама родная… Твоя адвокатша и Бубба. Господи боже. Теперь я все в жизни повидала.
Я оперся о металлические ступеньки горки:
— Она не моя.
— Ну, теперь-то уж точно не твоя, — сказала она. — После него она на нормального мужика и не посмотрит.
— Он почти неандерталец, Эндж.
— Ну да. Но член у него до колена. — Она ухмыльнулась. — Как у коня.
— Информация из первых рук?
Она засмеялась:
— Разбежался.
— Тогда откуда ты это знаешь?
— Мужчина может определить, какого размера у женщины грудь, даже если на ней три свитера и пальто. Почему ты думаешь, что женщины лишены аналогичного таланта?
— А-а, — сказал я, мысленно возвращаясь к барной стойке: вот Ванесса медленно крутится вместе со стулом, а Бубба не спускает глаз с пряди волос у нее на шее.
— Бубба и Ванесса, — произнесла Энджи. — Тили-тили тесто.
— Господи, хватит уже, а?
Она уперлась затылком в металлическую перекладину горки и слегка повернула голову в мою сторону:
— Ревнуешь?
— Нет.
— Нисколечко?
— Ни капельки.
— Врешь.
Я развернулся вправо, и наши с Энджи носы едва не соприкоснулись. Какое-то время мы стояли молча, прижимаясь щеками к металлу перекладин и глядя друг другу в глаза. Спускалась ночная прохлада. Вдалеке, у Энджи за спиной, в темном небе медленно поднималась полная луна.
— Тебя очень бесит моя прическа? — прошептала Энджи.
— Нет. Просто… просто уж очень…
— …Короткая? — Она улыбнулась.
— Ну да. Я тебя не за прическу люблю.
Она шевельнулась, утопив плечо в дырке между перекладинами.
— За что же ты меня любишь?
Я усмехнулся:
— «Как я люблю? Давай перечислять»… [23]
Она не ответила и продолжала смотреть на меня.
— Я люблю тебя, Энджи, за то, что… Не знаю. Потому что всегда любил. Потому что мне с тобой весело. Очень. Потому что…
23
Строка из сонета 43 Элизабет Барретт Браунинг. Перевод А. Волчковой.
— Что?
Я повернулся,
— Потому что с тех пор, как ты ушла, мне все время снится, что ты рядом. Я просыпаюсь, чувствуя твой запах, и еще в полусне, сам того не сознавая, тянусь к тебе. Протягиваю руку к твоей подушке, но тебя там нет. И я лежу в пять утра и слушаю, как за окном просыпаются птицы, но тебя нет рядом, и твой запах растворяется в воздухе. Он тает, и у меня не остается ничего… — Я прочистил горло. — Ничего, кроме меня. И белых простыней. Белые простыни, и эти чертовы птицы, и боль… И все, что я могу сделать, — это закрыть глаза и ждать, пока боль утихнет.
Ее лицо ничего не выражало, только глаза заблестели, словно подернутые тонкой стеклянной пленкой.
— Это нечестно. — Она промокнула глаза ладонями.
— А что честно? — сказал я. — Ты сказала, что у нас ничего не выйдет.
Она подняла ладонь.
— А с кем выйдет? — спросил я.
Она опустила подбородок на грудь и надолго замерла так, а потом чуть слышно прошептала:
— Ни с кем.
— Я знаю, — сказал я, и мой голос прозвучал хрипло.
Она усмехнулась, но ее усмешка больше походила на всхлип. Она снова провела по лицу ладонью.
— Патрик, я тоже ненавижу просыпаться в пять утра. — Она подняла голову и улыбнулась дрожащими губами. — Ужасно ненавижу.
— Да?
— Да. Тот парень, с которым я спала…
— Трей? — сказал я.
— Ты произносишь это как ругательство.
— Так что с ним?
— Я могла заниматься с ним сексом, но не хотела, чтобы после он меня обнимал. Понимаешь? Раньше, когда я поворачивалась к тебе спиной, ты просовывал одну руку мне под шею, а вторую клал мне на грудь. И мне противно, когда кто-то другой пытается делать то же.
Я сказал:
— Хорошо. — Больше мне ничего не приходило в голову.
— Мне тебя не хватало, — шепнула она.
— А мне тебя.
— Со мной нелегко, — сказала она. — Я человек настроения. И характер у меня паршивый. Стирать ненавижу. Готовить не люблю.
— Ага, — сказал я. — Все так и есть.
— Эй, — сказала она, — ты и сам не подарок.
— Зато я готовлю.
Она протянула руку и ладонью коснулась покрывавшей мои щеки щетины — последние три года я отказался от гладкого бритья, скрывая шрамы, оставленные опасной бритвой Джерри Глинна.
Она лениво провела большим пальцем по моей щеке и нежно коснулась омертвевших рубцов. Бывают шрамы и пострашнее, но эти-то красовались на моем собственном лице, а я всегда был неравнодушен к своей внешности.
— Можно я сегодня все это сбрею? — спросила она.
— Ты как-то говорила, что щетина мне идет.
Она улыбнулась:
— Идет. Но с ней ты на себя не похож.
Я задумался. Три года я носил на лице этот защитный покров. Три года прятал последствия худшей ночи в моей жизни. Три года скрывал от мира свои изъяны и свой стыд.