В памяти и в сердце
Шрифт:
Так неудачно закончилась и эта новая попытка овладеть поселком: мы еще раз наступили на одни и те же грабли.
Те, кто еще остался жив, по приказу комбата вернулись обратно на исходные позиции. Горячев же, как оказалось, был не убит, а тяжело ранен. Бойцы вынесли его с поля боя. Собирались перевязать ему рану, но он на их руках через несколько минут и скончался.
Днем, когда прекратилась всякая стрельба, я пошел посмотреть на моего друга и земляка. Горячев лежал на снегу вниз лицом, шапки-ушанки на нем не было. Не было уже и валенок — сняли. Мертвому ни к чему. Черная прядь волос одиноко трепетала на холодном ветру. Невольно вспомнилась его последняя просьба. Что ж, Петр Михайлович, не думал я, не ждал, что именно сегодня
Потери девятой роты в этом наступлении были страшно велики. И мы весь день только о них и говорили. Осуждали своих командиров. Нельзя без поддержки других родов войск посылать людей на верную гибель. А нас послали. Как выяснилось, комбата Кузнецова не раз в тот день вызывали к телефону, кричали на него, упрекали в неумении командовать, обещали наказать за столь большие потери в девятой роте. Капитан как мог оправдывался, но там, наверху, ничего не хотели знать. И комбат дал слово предпринять новое, третье наступление. Только уже с другой стороны поселка.
С вечера 6 февраля в батальоне началась подготовка к третьей атаке. Командиры рот долго совещались с комбатом. С остатками 9-й роты встретился комиссар Ажимков. О потерях — ни слова. Даже политрук Горячев не был упомянут. Зато последовали заверения, что поселок Великая Губа, как бы финны его ни защищали, будет непременно взят. И не какой-то другой частью, а именно нашим батальоном.
И вот утро 7 февраля. На Великую Губу решено идти со стороны озера. Финны-де никак нас отсюда не ждут, все их силы сосредоточены там, где мы наступали вчера. Для обмана противника создана видимость, будто мы и сегодня пойдем туда же. А на самом деле нам приказали оставить штабеля бревен и двигаться в сторону озера. Конечно, с соблюдением маскировки. То есть не курить, не разговаривать и, чтобы меньше было шума от наших шагов, ступать след в след.
Под прикрытием леса до берега дошли благополучно. Слава богу. Теперь надо воспользоваться темнотой — а ночь, словно по заказу, выдалась безлунная — и выйти на заснеженную гладь озера. Озираюсь вокруг, с трудом различаю силуэты бойцов и думаю: «Спасибо, ноченька, за твою черную вуаль. Помоги нам и в дальнейшем незаметно подкрасться к противнику и успешно его атаковать».
Наконец под ногами не просто снег, а снег на льду. Все три командира рот и два политрука (я и Шелков) стоим перед комбатом Кузнецовым и комиссаром Ажимковым. Смотрим в сторону поселка, но не видим его: серая муть висит над озером. Финны молчат. Вот уж часа три, как умолкли их автоматы. Что они там делают? Отдыхают? А может, выжидают, когда мы подступим к их обороне? Тут уж и гадать не надо: повторится то, что случилось вчера. Ах, ворваться бы в этот поселок! Уж там мы закрепились бы и хоть немножко пожили по-человечески.
Так думал я. То же самое было, наверное, и в голове комбата. Недаром он сегодня выглядит куда бодрее и увереннее, чем выглядел вчера. Его уверенность, решительность передаются и нам, командирам, политработникам, и бойцам.
Вдруг из-за туч покачалась луна, и озеро осветилось на всем пространстве. Комбат бросил в небо гневный взгляд и погрозил луне кулаком:
— Сгинь, исчезни сейчас же!
И луна, словно подчиняясь приказу, тут же спряталась за тучу. А мы, воспользовавшись этим, сделали решительный бросок на противоположный берег озера. Первой снялась с места моя 7-я рота. Борзов сказал мне:
— Ну, политрук, давай. Веди за собой бойцов!
Я побежал. Рядом со мной в белом халате Разумов. Слышу, кто-то из наших крикнул: «Политрук уже бежит! А мы что? А ну!»
И вот за мной бежит вся рота. А за ротой — весь батальон. Огромное зеркало озера покрыто
Шум сотни пар ног, скрип снега, видимо, разбудил задремавшего под утро финского часового. И он спросонья не сразу сориентировался, откуда этот шум. Дал очередь из автомата, но пули просвистели чуть правее нас. Мы насторожились, но продолжали бежать. В ту минуту я думал об одном: как поскорее довести роту до берега. Не то финн повернет ствол автомата...
А тем временем наш шум, автоматная очередь часового, видимо, подняли на ноги всех финнов. Они схватились за автоматы, но было поздно: озеро осталось позади, мы выскочили на берег, а тут вот они, рукой подать, дома.
Автоматы противника бешено стрекочут, осыпают свинцовым дождем озеро, а батальон уже весь в поселке. Занимаем один дом, другой, третий... Ожидаем, что в каждом — финны, приготовили гранаты. Но финнов нет, они отошли. И мы торжествуем: окраина поселка в наших руках. Зацепились, слава богу. Теперь мы отсюда не уйдем, весь поселок будет наш.
До полного рассвета остается совсем немного; командование батальона спешно собирает все перебравшиеся через озеро силы. Капитан Кузнецов отдает распоряжения командирам рот, комиссар Ажимков инструктирует нас с Шелковым. Выясняет, все ли перебрались в поселок, и заключает одним напутствием:
— Держитесь, ребята!
С этими двумя словами я и вернулся в свою роту. В доме меня ждал Гриша Разумов.
Командира роты Анатолия Борзова рядом не оказалось, и я пожалел об этом. Хотелось встретиться, поговорить. Ведь предстоит нелегкий бой, удастся ли после увидеться? Гриша сказал, что комроты где-то согласовывает свои действия с Шульгиным. А я весь в нетерпении. Сейчас самое время и ударить по финнам, но наши почему-то тянут...
Дотянули, конечно, до того, что финны первыми перешли в атаку. Домики, где мы засели, они облили свинцовым огнем, прочесывают улицу, проулки... Наши роты, не выдержав натиска противника, покидают укрытия и бегут обратно. Бегут, ясное дело, через озеро. Первым удалось добежать до леса. Среди них был и наш командир роты лейтенант Борзов. А вот комбат Кузнецов и комиссар Ажимков убежать не успели, погибли.
Я был с Гришей Разумовым. Мы слышали глухой стук пуль о стенку дома. А те, что попадали в оконные проемы, со свистом вонзались в противоположную стену или переборку. Паники мы с ним не переживали. Наоборот, опасность заставляла действовать спокойно и хладнокровно. В дальнейшем я убедился, что это — закон. Его помнят, наверное, все фронтовики. Опасность дисциплинирует.
Разумов в надежде на свой белый халат, который сделает его незаметным, выбежал из дома Я остался: мой грязный полушубок демаскирует меня мгновенно. Пристроившись у оконного проема, веду огонь по наступающим на нас финнам. Вижу, у самой стены дома стреляет с колена и Гриша Разумов. Я вижу и его, и наступающих финнов. Вести огонь из окна дома удобно, не очень опасно, пока тебя не заметили. Разумов же весь на виду; белый халат на фоне дома дополнительно демаскирует его. Я смотрю на Разумова: он в каком-нибудь метре от меня. Стреляет. И вдруг отбрасывает винтовку, хватается за грудь и медленно падает на левый бок. Помочь ему, перевязать рану?.. Но он лежит неподвижно, видимо, финская пуля угодила ему в сердце. Так он и умер у меня на глазах. Оставшись в одиночестве, я сразу почувствовал, как силы и уверенность покидают меня. Разумов убит, а сейчас и я паду в стенах этого холодного дома. Финны продолжают вести по нему огонь, удары пуль о стену тяжело отдаются в моем сердце. Может, оставить этот деревянный мешок, уйти из него в менее опасное место? Но где оно, это место? С грустью смотрю в ту сторону, откуда на рассвете пришли сюда. Вернусь ли на ту сторону озера?