В парализованном свете. 1979—1984
Шрифт:
— Академия наук, что ли?
— Ну да, академия…
Повесив тяжелую трубку на рычаг, Антон Николаевич вернулся к поджидавшим его на улице. Участники встречи в «Матьяш пиллз» прощались. Дождь перестал. Сырая мгла опускалась на землю. Редактор в плаще и шляпе выглядел теперь маленьким, обыкновенным, даже, пожалуй, затрапезным человеком. Здесь, у подножья тонущего в ночной дымке моста, менялись все размеры, объемы, пропорции. Платон благодарил Редактора за радушный прием. Переводчица улыбалась всем сразу. Потом разошлись в разные стороны.
Антон Николаевич пошел налево,
Когда, расставшись с женщинами у подъезда «Астории», двое последних поднялись к себе на этаж, кто-то догнал их и окликнул. Сгорбленная горничная в белом переднике показывала скрюченным пальцем в глубь коридора и лопотала что-то непонятное.
— Чего она?
— Не знаю, — сказал Платон. — Номер оплачен. Может, это твои дела с Белой Будаи? Кхе!
— Гляди-ка! Запомнил…
Тоник ухмыльнулся, довольный. Горничная залопотала еще проворнее.
— Будаи… Будаи…
— Сейчас, — сказал Платон. — Одну минуту.
— Айн момент, — перевел Тоник. — Туалет. — И захлопнул белую высокую дверь с бронзовой витой ручкой прямо перед носом горбуньи.
— Сколько сейчас? Кхе! Который час?
Часов нигде поблизости не было.
— Наверное, около девяти? Кхе!
Скинув пальто и велюровый пиджак прямо на кровать, Платон отправился в ванну. Вскоре оттуда донеслось жужжание электробритвы, неясное пение, и вот уже писатель Платон Усов, побритый, умытый и вытертый, вышел в одной майке и трусах, по-военному быстро натянул брюки, достал из чемодана чистую белую рубашку, надел ее и, втянув живот, принялся законопачивать подол, не догадываясь или просто ленясь расстегнуть пояс.
— Ты куда это собрался, стронцо?
Платон не ответил.
— Слышь? Тебе не надо туда. Я сам схожу.
Платон продолжал вслепую завязывать галстук, перекидывая и выводя конец на плотный узел, как это было модно несколько десятилетий назад.
— Слышь? Сейчас так не носят. Давай покажу.
— Это неважно. Кхе!
— Лучше садись роман свой пиши.
— Почти уже написал.
— Уже?
— Только записать осталось.
— Тогда кончай.
— Как раз сегодня и собираюсь. Кхе!
От Платона несло реликтовым шипром. Будто из парикмахерской.
— Это не тебя — меня вызывают, слышь? Кадр тут один наклюнулся. Есть договоренность. Ты будешь лишним…
Платон взглянул насмешливо. Тоник рассвирепел.
— Сказано — не ходи! Не лезь куда не просят. Понял? Ва фан куло!
Платон тем временем надел свой черный велюровый пиджак, застегнул на одну пуговицу, повертелся перед зеркалом возле шкафа, снял несколько ворсинок с лацканов, проверил ладонью качество бритья, пошевелил подстриженными усиками, остался доволен. Вид у него был торжественный и взволнованный.
— Это тебе туда незачем идти, Тоник. Номер ведь на мое имя. Кхе!
— Ну и дурак! Придурок… Рахит психованный… Террорист контуженый… Иди-иди…
Тоник по-заячьи дернул носом, на котором снова с некоторых пор красовался «бутон лямур». Поправил очки. От обиды и чувства собственного бессилия на
Горничная терпеливо ждала за дверью. При появлении постояльцев она тотчас сорвалась с места и почти побежала, мелко перебирая кривыми ногами в белых носочках. Красная ковровая дорожка кончилась. Резко повернув, коридор сменился бесконечно длинным переходом, ведущим как бы в другое, недавно, судя по всему, пристроенное здание. Скромный фасад небольшой старой гостиницы для иностранных туристов скрывал, по-видимому, значительные коммунальные ресурсы. Горничная резко остановилась у одной из дверей, будто у нее разом кончился завод. Они вошли.
Александр Григорьевич Скаковцев поднялся из-за стола навстречу. Возле самого окна с темными, но уже, по случаю позднего времени, просветленными стеклами, с совершенно убитым видом сидел на стуле Антон. Кожаное пальто на нем было расстегнуто. Кондиционер не работал. Мышиного цвета пиджак Александра Григорьевича висел, небрежно накинутый на спинку рабочего кресла. Рукава свисали так низко, что почти касались пола.
— Вот и прекрасно, что без опозданий.
Тоник вскинул запястье, обнажил часы с белым циферблатом и черными цифрами по кругу. Там, на циферблате, было написано: «Wostok». И совсем внизу, очень мелко: «17 jewels».
— Без десяти девять, — объявил во всеуслышанье Тоник.
— Так у тебя, оказывается, есть часы? Кхе!
— Ну!
— Почему же раньше молчал? — Платон взял Тоника за руку. — Покажи.
— Семнадцать джевелз, — сказал Тоник. — Фирма.
— Семнадцать дьяволз?
— Джевелз, стронцо, — поправил его Тоник.
— Вот я и говорю, — сделал вид, что не расслышал, Платон. — И зачем столько? Кхе!
— Ты что, стронцо, по-английски не понимаешь?
— У меня никогда в жизни не было часов, — признался Платон.
— Пить не желаете?
Александр Григорьевич открыл дверцу встроенного шкафчика, выставил на стол три бутылки фанты.
— Я уже коротко проинформировал Антона Николаевича…
Александр Григорьевич заложил руки за спину, в задумчивости прошелся по кабинету туда и обратно.
— Да вы садитесь. Садитесь. В ногах правды нет… В общем-то, теперь можно уже не пускаться в пространные объяснения. Достаточно будет сообщить вам о принятом сегодня днем на расширенном заседании Коллегии окончательном решении по вашему делу и провести, что называется, его в жизнь… Если сможете, то постарайтесь все-таки понять, оценить нашу объективность и беспристрастность…
Пока Александр Григорьевич говорил так, Тоник рассеянно тыкал одним пальцем в мертвые кнопки пульта, чтобы хоть чем-то занять мешающие руки. Антон нервно крутил кожаный пояс пальто, а Платон, сосредоточив все внимание на блестящем носке своего лакированного туфля, чуть шевелил им и изредка клацал вставной челюстью.
— В прошлый раз, Антон Николаевич, мы договаривались о том, что вы примете безотлагательное решение относительно известного вам вопроса, касающегося двух известных женщин… Такового решения вы не приняли, но теперь это даже и не принципиально, поскольку наша точка зрения несколько переменилась… Вы же, Платон Николаевич…