В парализованном свете. 1979—1984
Шрифт:
Рядом шли его товарищи по работе — единственные близкие люди. Они и еще Триэс, больше у него никого не было. Гурий пошатнулся, сделал несколько семенящих шагов, сошел с асфальта и побежал по траве, ощущая себя уже не человеком, а отбившимся от стаи волком. Он бежал мелкой трусцой в сторону леса не оглядываясь, пригнувшись к земле, пока не стукнулся обо что-то твердое. Горячая волна ударила в голову, унесла все мысли.
Теперь он стоял и плакал, как маленький, обняв ствол корявого дерева, о которое ударился в темноте. До отвращения стало жалко себя. Жизнь прошла мимо. Крови потерял много, столько
Слизнул с губ что-то мокрое, соленое, и почувствовал жгучий стыд.
— Как же теперь? — все шептал он, навалившись на кого-то всей своей тяжестью, чувствуя осторожные прикосновения чьих-то рук.
Пытался подавить вырывавшиеся рыдания, но горло само спазматически сжималось, исторгая жуткие утробные звуки.
Дома он принял холодный душ, надел лучший костюм и рубашку с галстуком. Подошел к зеркалу, увидел страшную физиономию, воспаленные глаза, огромный кровоподтек на лбу, расцарапанную до крови щеку. Просидел в ожидании утра не сомкнув глаз.
На работу отправился не позавтракав, готовый к сочувственным взглядам и всеобщему презрению. Дал себе слово все вынести, все стерпеть.
Следом за ним пришел в лабораторию Ласточка. Потом Инна.
— Привет!
— Привет…
Словно ничего не случилось.
Явился Триэс:
— Доброе утро.
«Доброе утро», «здравствуйте», «доброе утро, Сергей Сергеевич», — вразнобой прозвучали голоса.
Триэс принялся разбирать почту на столе. К нему подошел Гурий.
— Сергей Сергеевич, простите меня, если можете.
Профессор взглянул на Каледина. Какое-то время внимательно рассматривал синяк на лбу, новый костюм, галстук.
— Хорошо, — сказал наконец очень спокойно.
Инна, Валерий, лаборантки то ли слышали, то ли нет этот короткий разговор. Каждый был занят своим делом.
В связи с кампанией по экономии электроэнергии в Лютамшорском районе, силовую линию ровно в пять часов отключали. Инна попросила Триэса поговорить с главным инженером института о том, чтобы по вечерам в лаборатории оставляли включенной вытяжную вентиляцию.
— Работать одной? Никто не разрешит. И прежде всего — техника безопасности.
— Всегда кто-нибудь задерживается. Днем ведь нельзя…
Сергей Сергеевич знал это не хуже ее. Стоило кому-нибудь из Правой лаборатории учуять запах кетенов, и разразился бы грандиозный скандал. Так что приходилось фактически тайно ставить опыты, когда соседи точно по звонку надежно запирали дверь своей комнаты до следующего утра.
— Кто-то еще должен быть оформлен официально.
— Запишите меня, — попросил Гурий.
— Ладно, пока договоримся о месяце. Там видно будет.
Этот месяц многое определил. Гурий и Инна, по существу, остались одни и проводили в лаборатории почти все время — только ночевали дома. Триэс приступил к сбору материалов для монографии и теперь неделями пропадал в библиотеке, а Ласточка, когда у него родился четвертый сын, оформил очередной отпуск.
В их отсутствие Гурию приходилось не только просматривать текущие письма, но и готовить ответы на них. Как-то из отдела информации поступила
Время от времени появлялся Ласточка, занимал деньги и уносился в Лютамшоры за снаряжением для грудного ребенка.
По утрам Гурий вместе с лаборантками занимался кротонами, которые с некоторых пор конспирации ради они стали называть б у т о н а м и. По окончании же рабочего дня, когда обе лаборантки исчезали, а за стеной раздавался характерный щелчок замка Правой лаборатории, Гурий и Инна целиком отдавались нелегальным алхимическим таинствам. Вообще стоило институту затихнуть, как возникало умиротворяющее, сладостное чувство дома.
Лишь теперь, постоянно обращаясь к Гурию за советами и практической помощью, Инна смогла оценить его дар прирожденного экспериментатора. Это был уже другой человек, совсем не тот, кого она знала раньше, — любезный, предупредительный, отзывчивый. Он собирал для нее сложные приборы, сочинял какие-то хитроумные приспособления, всегда был готов предложить воспользоваться своими результатами. Из вечно голодного волка, можно сказать, прямо на глазах у Инны Гурий Каледин превращался в эдакого добропорядочного, задумчивого, немного флегматичного пса. Ежедневный двенадцатичасовой труд оказывал на него самое что ни на есть облагораживающее действие.
Сколь ни было удивительным преображение Гурия, ему при желании все-таки можно найти разумное объяснение. А вот как удалось Инне после злополучной истории с теткой не только поправиться, приобрести прекрасный цвет лица, но и расцвести в истинном смысле этого слова после целого месяца напряженнейшей работы во вредных условиях химической лаборатории?
Уж не в кетенах ли и впрямь таилась причина удивительных перемен? Но почему тогда столь разно действовали они на людей: одни худели, другие полнели, тогда как третьи страдали от головной боли и падали в обморок?
ГЛАВА XVII
ИЗМЕНЕНИЯ. ПЕРЕВОДЫ
Кажется, кто-то из древних сказал: «Изменишь одно — переменится и другое». Но существовала ли причинно-следственная связь между похудением Гурия Каледина и поправкой Инны, которая, безусловно, ей шла; между некоторыми изменениями в руководстве Института химии и прекращением обесцвечивания глаз у сотрудниц Правой лаборатории? Широко известно, что некоторые крупные изменения способны вызвать мелкие перемены — и наоборот, однако кто взялся бы категорически утверждать, что Гурий похудел лишь потому, что не мог утолить свой бешеный аппетит, а Инна поправилась из-за склонности некоторых женщин к полноте в определенном возрасте? Во-первых, Инна еще не достигла того возраста, а во-вторых, она ежедневно приносила из дома еду и подкармливала Гурия, который, однако, тоже теперь уверял, что много есть вредно.