В парализованном свете. 1979—1984
Шрифт:
— Это Коллегова, его сотрудница.
— Та самая аспирантка, у которой со Степановым был роман?
— Шумная история.
— Никакой истории не было, — решительно осадил начальника отдела Сироту Сергей Павлович. — Казбулатов привез подарок, так называемый «сувенир», но нигде не может найти Сергея Сергеевича. Вот он и решил передать через сотрудницу.
В этот момент сидящие за столом и впрямь увидели, как молодой клеврет Охотника извлек из внутреннего кармана черкески продолговатый сверток.
— Такой большой
— Племянника своего в аспирантуру хочет устроить, — подавил зевок Звездочет. — Только зря старается. Сергей Сергеевич все равно не поможет.
— Почему же? При большом желании…
За Инной, беседующей с рыжим академиком, наблюдали в этот момент не только институтские руководители, но и Дина Константиновна. Она стояла в стороне, как бы выпав из общего веселья, из карнавальной шумной толпы. Кто выбрал для нее это черное, траурное платье Бедной Лизы? Почему именно ей достался жребий быть одинокой и печальной весь этот необыкновенный праздничный вечер?
— Потому что до июля не успеет, — после небольшой паузы, как бы тщательно обдумав свой ответ Сироте, произнес Сергей Павлович. — Приемные экзамены в сентябре.
— Какое все это имеет значение?
— Исключительное, — только и сказал Сергей Павлович.
— Товарищи мушкетеры! — Никодим Агрикалчевич наполнил бокалы. — Ваше здоровье! Мы все неплохие ребята, одна гвардия, общее дело делаем…
— Только мало кто на своем месте сидит, — громко, чтобы услышали все, перебил его Виген Германович.
— Вот как ставишь вопрос! — Губы Капитана мушкетеров нервически дернулись. — Забываешься, Виген Германович. Теряешь меру.
— Мне уже нечего терять, — ответил Виген Германович, как бы в подтверждение своих слов водворяя на стол отекшую руку, безнадежно пораженную неостановимо растущими злокачественными клетками.
Он готов был наконец посмотреть правде в глаза и хотел встретиться взглядом с Никодимом Агрикалчевичем, но лицо бывшего контрольного редактора было уже устремлено вверх, к несуществующему потолку.
— Все хотят казаться хорошими, — продолжал Виген Германович, — справедливыми. А так ли уж много оставивших о себе действительно добрую память? Вот Самсон Григорьевич… Как помог он нам наладить всю работу в отделе! Машины, штаты, новое помещение… Помните?
Сидящие за столом переглянулись, испытывая неловкость. Игорь Леонидович наморщил лоб, как бы пытаясь сосредоточиться.
— Неужели Самсона Григорьевича не помните? — не поверил Кирикиас.
— Не помню, — простодушно признался Игорь Леонидович.
— А вы? — в растерянности обратился Виген Германович к Никодиму Агрикалчевичу.
— Не пойму, о ком ты.
— О Самсоне Григорьевиче. О Белотелове. Вы же на его место…
— Что-то путаешь, Виген Германович.
— Да вон же он.
— Где?
— Не туда смотрите…
Белотелов и Белоуков, оба облаченные в маскарадные арестантские
Никодим Агрикалчевич поспешил переменить тему разговора.
— Почему, товарищи, не все еще у нас идет гладко? — требовательно оглядел он присутствующих. — Кто виноват?
— Чаще всего обстоятельства. — Сирота бесцельно двигал свой бокал по столешнице взад-вперед. — Отсюда отдельные недостатки.
— Это конечно, Игорь Леонидович. В принципе ты прав. Но в чем заключается истинная причина? Не знаете? Я вам скажу. Кто-то влияет, товарищи… — Никодим Агрикалчевич понизил голос до шепота. — Пользуется нашими слабостями. Усугубляет недостатки. — Никодим Агрикалчевич откашлялся. — Было время волюнтаризма, когда обвиняли ученых. Того же Степанова. Мол, кетены во всем виноваты. Но потом выяснилось, что дело гораздо сложнее и серьезнее. Причина много глубже. Говорю вам как на духу. Как материалист материалистам. Как мушкетер мушкетерам…
— Как Капитан мушкетеров, — опять съязвил Виген Германович.
— В данном вопросе не играет значения… Так вот. Постоянные вредные влияния накладывают на нас, товарищи, большую ответственность, заставляя повысить внутреннюю готовность, поднять уровень, ускорить, улучшить…
— Вы какие влияния имеете в виду?
— А взять хотя бы твои интерапторы, Виген Германович. Много есть среди них очень вредных… Вообще нельзя забывать, с каких языков мы переводим.
— С каких же?
— Будто сам не знаешь. С иностранных, Виген Германович. С иностранных…
Впрочем, этому сугубо теоретическому диспуту так недоставало участия какого-нибудь серьезного теоретика. Но где уж было его теперь взять? Имелся когда-то в институте один, да весь, что называется, вышел.
— Танцевать! Танцевать! — послышалось откуда-то сверху. — Все танцуют. Последний танец.
Едва они поднялись из-за стола, как их подхватила и понесла за собой пестрая, шумная толпа, в которой они растворились бесследно.
Последний танец был бесконечным. Он продолжался час, два или несколько дней. Инна снова танцевала с Гурием, Аскольдом, Сергеем Павловичем Скипетровым, доцентом Казбулатовым, с академиком Добросердовым, Андреем Аркадьевичем Суммом и, кажется, с кем-то еще.
Домой она добралась не чуя ног. Ее провожал то ли Гурий, то ли Аскольд. Или на этот раз она вернулась все-таки вместе с Алексеем? Новогодняя юбилейная ночь все спутала, смазала, перемешала.
Проснувшись далеко за полдень, Инна подошла к окну, раздернула шторы и увидела, что все засыпано пушистым искрящимся снегом. В небе сияло по-зимнему далекое, ослепительно белое солнце. Его лучи, проникая в комнату сквозь двойное стекло, несли с собой тепло и ощущение близкой весны, быть может, обманчивое.