В плену королевских пристрастий
Шрифт:
Он провел герцога через монастырский двор к дому, где останавливались паломники, и отвел к комнате, отведенной Алине. Там он постучался.
— Деточка, к тебе супруг твой приехал.
Дверь распахнулась. На пороге стояла Алина. Герцог с удовлетворением отметил про себя, что одета она была не в монашеские одеяния, а хоть и в достаточно строгое и однотонное, но одно из своих повседневных платьев, да и волосы были подобраны в элегантную прическу, которую лишь слегка прикрывал легкий шелковый шарф.
— Благодарю, отец Стефан, — улыбнулась она и, отступив вглубь комнаты, пригласила, — Здравствуйте,
Герцог шагнул в комнату и обвел ее взглядом. Светлая и чистая комнатка с небольшим столиком, двумя стульями, маленькой тумбочкой на которой лежало Евангелие и кроватью, в изголовье которой висело распятие.
— Роскошные апартаменты у Вас, миледи, что и говорить, — герцог мрачно усмехнулся.
— Простите, милорд, — Алина шагнула к нему и медленно опустилась перед ним на колени, склонив голову — я очень благодарна, что Вы приехали за мной.
— Миледи, Вас здесь кто-то посмел обидеть? — изумленно проговорил он, подхватывая Алину и поднимая ее, — Кто? Скажите кто! Здесь камня на камне не останется… — в его глазах полыхнул огонь мрачной злобы.
— Ну что Вы… Нет… меня не обижал никто. Меня здесь любят, — Алина заглянула герцогу в глаза, нежно рукой коснувшись его щеки.
— Тогда, что с Вами? Что случилось-то? За что Вы просите прощение? — нежно прижимая к себе супругу, проговорил он.
— Я плохо думала о Вас, милорд… а все не так просто… Вы действительно любите, а я все никак поверить не могла. Простите… я, наконец, поняла как Вам тяжело со мной. И Вам, и дочкам… Да и с мальчиком… я лишь здесь поняла, для чего Вы это сделали… я сама во всем виновата… Но я в любом случае не смогу изменить Вам ни с кем, если только Вы силой меня не заставите, поэтому прошу, не заставляйте… Давайте решать наши проблемы сами, я постараюсь, чтобы у Вас больше не было причин использовать кого-то третьего, чтобы решить их. У меня лишь эта просьба. Пока я Ваша жена, я не хочу, чтобы кто-то мог кроме Вас предъявить на меня свои права… Ваши права уважает сейчас даже король. Так не давайте ему повод изменить свое решение. Он не из тех, кто делится добычей.
— Да нет на Вас у меня никаких прав, дорогая, — герцог грустно покачал головой.
— Есть, раз их признаю я. Другое дело, что у Вас есть какие-то обязательства перед королем, но я не прошу их нарушать… Все будет так, как захотите Вы.
— Что это с Вами тут сделали, Алина? Вы прям на себя не похожи…
— Поговорили со мной, растолковали неразумной, что должна мужа слушаться, почитать и любить, а не спорить и сбегать…
— Вас наказать что ли кто-то посмел? — герцог чуть сильнее сжал руки и испытующе посмотрел на нее.
— Господь с Вами! Что Вы… Это лишь Ваше право.
— Мое? Вы с ума сошли, Алина. Пока я жив, что бы Вы не творили, ни я, никто другой Вас и пальцем не посмеют коснуться, чтобы наказать!
— Мне приятно это слышать, — Алина нежно улыбнулась, — я постараюсь, чтобы Вы и без наказаний были довольны мной. Когда Вы хотите, чтоб мы выехали отсюда?
— А Вы хотите вернуться?
— Конечно. Я бы и сама вернулась, но вернуться с Вами мне приятнее. Я ведь уже сказала, что очень благодарна, что Вы приехали за мной.
— Алина, — герцог тряхнул головой и разжал руки, отпуская ее, — я что-то не совсем хорошо
— Да, милорд, серьезно. Мы уедем, когда Вы захотите. И еще спросить Вас хотела… Можно?
— Конечно же… Что за вопрос? Вы что, теперь, перед тем как что-то спросить, еще разрешение спрашивать будете? У Вас с головой точно все нормально? Может, опоили Вас тут чем-то? Вы чувствуете себя как?
— Чувствую себя нормально, хорошо. А спросить на счет Катарины хотела. Вам решать, что с ней делать. Отец-настоятель предложил два варианта: или тут ее как послушницу оставляем, или отдаст он нам ее, но только если я жестко контролировать ее буду и наказывать за малейшее непослушание.
— А Вы сможете ее наказывать? — герцог еще более удивленно взглянул на нее.
— После таких его слов не наказать не смогу.
— Вам как хочется?
— Никак, милорд… Мне оба варианта не нравятся. Тут ей было плохо, очень плохо, даже когда она как паломница жила, а теперь ее отец-настоятель послушницей сделать хочет, к тому же у такой монахини, что девочка наша света белого невзвидит… не по ней будет ноша. Да и дома, если я ее строго контролировать стану, ей не легче будет. Одна у меня надежда на Вас, милорд. Если Вы пообещаете жалеть ее, утешать и поддерживать, то может и не так плохо ей дома будет…
— Я? Жалеть, утешать и поддерживать? После того, что она натворила? Вы соображаете, что требуете от меня?
— Милорд, простите… Простите, если прогневала Вас, — Алина, вновь склонив голову, начала опускаться на колени.
— Да прекратите Вы на колени падать! Не в храме, — подхватывая ее, раздраженно проговорил он, — Вы так еще на людях передо мной на колени упадите. Особенно перед королем. Представляете, что все подумают? Какими методами я Вас до такого состояния довел и что делал, чтобы заставить вернуться.
— При чем тут, кто что подумает? Меня это не интересует. Мне важно, чтобы Вы на меня не гневались.
— Я не буду гневаться, если Вы никогда, слышите, никогда, не будете падать передо мной на колени, — он отступил на шаг и пристально посмотрел на нее.
— Хорошо, не буду… — Алина согласно кивнула, — Но так, как быть с Кэти?
— Как сама решите, так все и будет. Хотите, здесь оставляйте, хотите, заберем ее. Кстати, не хотите сама за ней следить и наказывать, можно монахиню какую-нибудь взять, пусть она следит за ней. Главное, чтоб без присмотра она больше не оставалась. Или это в любом случае должны делать Вы?
— Я, милорд, именно я, — в глазах Алины сверкнули слезы, — бедная девочка, мне ее так жалко, Вы не представляете…
— Алина, а своего ребенка Вам не было жалко? Хоть Катарина моя дочь, но я не понимаю Вас…
— Жалко, очень жалко… но он уже умер, милорд… Ему я больше ничем помочь не могу, кроме молитв о его душе. А Катарине могу.
— Вот и помогайте. А жалеть ее нечего.
— Алекс, я знаю каково жить без любви отца. Мой отец до конца своих дней ненавидел меня… Я не знаю, каково жилось ему с этой ненавистью, но мне очень плохо, особенно поначалу. Это боль, которая разъедает сердце и туманит разум, от которой не хочется жить. Такого я не пожелаю никому. Поэтому я понимаю, из-за чего Кэти решилась на все это, и не могу осуждать ее.