В Плену Красной Розы

Адамов Марк

– А я думаю, что знаешь, – Алама поднялась повыше между рядами скамеек. – Чем ещё может пожертвовать человек?

– Свободой, – Сойка отвела взгляд и почувствовала, как щёки становятся пунцовыми.

– Свободу обычно забирают за преступления, – с вызовом сказала служительница. – Ты знаешь истории о тех, для кого отдать свободу стало примером жертвенности?

– Так поступил мой друг, – слова сами вырывались изо рта Таделии. – Он мог жить свободно, уйти, куда хочет. Но он отказался от этого, чтобы помочь мне и не только. За это

я ему благодарна.

– И как же зовут твоего друга?

Сойка молчала. Любопытные глаза учениц впились в неё, но острее всех смотрела Вдова. Старшая Лиса выглядела испуганной и почти не шевелилась.

– Не хочешь говорить – твоё право, – Алама спустилась с трибун. – Но я всё же считаю, что свобода – вопрос очень скользкий. Каждый вор, каждый убийца считает, что заслуживает свободу. Невиновного сложно её лишить.

Таделия скребла по большому пальцу ногтем указательного и почти разодрала его до крови. Помимо того, что упомянула служительница, люди ещё часто считают свои речи единственно правильными. Достаточно лишь говорить громко и уверенно, обращаясь к тем, кто стоит ниже. Легкотня.

– А что насчёт свободы воли, госпожа? – Сойка не смогла себя пересилить и высказалась. – Невиновного можно лишить и её. Заставить делать то, чего человек не хочет. Вплоть до убийства, кражи и всего того, за что можно лишиться обычной свободы.

– Потому-то магия и считается таким же тяжким грехом, – Алама смотрела в высокое окно, поглаживая своё запястье. – Без неё такое не сотворить.

– Но дело не только в магии, – Таделия старалась не смотреть на Вдову. – Заставить можно иначе. Словом, мечом, серебром. Когда кто-то берёт над тобой власть – страшнее нет ничего.

– Вообще-то смерть страшнее, – оживилась ученица Пилла.

Сойка не ответила. Возможно, юность Пиллы прошла в спокойствии и сытости. Для таких и впрямь не было ничего страшнее смерти. Таделия же усвоила совсем другой урок и совсем недавно его повторила.

– Спасибо за беседу, дорогая, но наш разговор заходит куда-то в дебри, – Алама сдавленно рассмеялась. – Ладно, раз уж мы помянули жертвенную мать Мальну, не лишним будет ещё раз поговорить о значении её жертвы. Не только для Хемелена, но для всех королевств.

Служительница ещё долго тянула свои речи, но высказаться больше никого не просила. Сойка её не слушала. История о том, как жертвенный костёр Мальны уничтожил деревянную Крестедию – тогда ещё под властью коренных народов Хемелена – была известна и летарским верующим.

Если что-то Таделия и могла сделать, так это отвлечься.

Мудрый разговор с Аламой продлился до вечера, и всех послушниц отправили в молельный зал главного храма. Сойка простояла всю службу в задних рядах, пока местная жрица взывала к Далёкой Звезде за всю обитель.

К её удивлению, дневная трапеза оказалась единственной за весь день. Когда вечерняя молитва закончилась, женщины вернулись в барак и отошли ко сну.

А потом всё повторилось.

Умывание. Часовня. Грядки. Трапеза. Алама. Храм. Второй день дурного сна походил на предыдущий. Её окружали одни и те же разговоры о воле Далёкой Звезды и о подвигах её прорицателей. Та же тяпка, те же комки земли. И вновь пора было спать.

Изменения пришли лишь на третий день, и то – не сразу. После трапезы выяснилось, что ученицам предстоит провести время в купальне вместо очередной беседы с госпожой Аламой. Сойке претило тесниться с дюжинами послушниц в сыром помещении, ещё и без одежды.

Но надо было слиться с толпой. На неё уже косо поглядывали остальные после разговоров с Аламой.

«Чёрт, почему я вообще переживаю, что подумают эти святоши?»

Послушницы мылись в купальне, которую и назвать-то так было стыдно. Особенно, после той, куда водили паломников. Здесь не было ни просторных купелей, ни шершавой мозаики на полу, ни резных статуй из цельного камня. Только серый пол, мокрые стены с чернильными разводами плесени и вода, бьющая из нескольких круглых отверстий на уровне лица.

Сойка решила тут не задерживаться. Подставив спину тёплому потоку, она выглядывала Вдову среди мокрых тел, но та, видимо, не поместилась в первой группе купальщиц. К Чёрту. Сегодня Иштава и сама будто бы избегала Таделию.

Лиса уступила место у источника остальным и поспешила вытереться насухо. О какой ранней весне говорила настоятельница обители, если ветер с озера дул такой, что низ балахона надувался куполом? Так и простыть немудрено.

Переодевшиеся послушницы как раз отправились в купальный зал, а следующая группа ещё не успела войти из предбанника. Таделия осталась в блаженном одиночестве, которого ей так не хватало с того странного дня, когда Бримм и Квиллар отправили Лис на задание.

А был ли этот день взаправду или то – лишь сон? Что, если всё, что случилось с отплытия из Сегденна – не более, чем наваждение Альхиора?

– Привет!

Сойка вздрогнула. В раздевалке невесть откуда появилась совсем юная девчонка в сером плаще. Она изучала Таделию круглыми глазами жёлто-карего цвета и мило улыбалась.

Лиса не стала отвечать: ей хватало и своих размышлений. Ведь колдун ещё жив. Это Альхиор засунул Сойку в тюрьму собственного разума. Вместо прутьев и замков тут были колючие балахоны и грядки, а охраной служили образы служительниц.

– Ты же Таделия? – а девчушка всё не унималась. Плевать. – И Сойкой тебя тоже зовут?

Теперь Таделии стало интересно. Откуда мелкой знать это имя? Если Лиса и впрямь запуталась в омуте своих мыслей, ответ понятен: его знала сама Сойка. Но, если допустить на одно мгновение, что всё было наяву… Придётся выяснить.

– Допустим, – Таделия кивнула.

– А я – Лийя. Служка, – девочка засияла. – А почему у тебя два имени? Или Сойка – это фамилия?

– У всех наших два имени.

– Это ты про Лис, да?