В плену у белополяков
Шрифт:
Мы победным маршем вступили в Полоцк и разместились в женской гимназии. Как только началось распределение частей по квартирам, подошла походная кухня.
Ко мне и Петровскому вскоре присоединился Исаченко— старый подпрапорщик, добрый парень и прекрасный, как оказалось впоследствии, большевик. Нас тогда несколько смущало его придирчивое отношение к товарищам, на которых он налетал за нарушение дисциплины. Особенно он злился, когда это происходило в рассыпном строю. Во всем остальном Исаченко
После переклички дежурный по роте предупредил нас, что мы выступаем в восемь часов утра.
Чуть забрезжил свет, дежурный по роте стал нас будить.
Получили приказ выступать на Двинск.
Снова вагон, погрузка, негреющая печурка, полуголодный поход, все то, к чему мы уже успели привыкнуть.
Добрались до Ново-Свенцян.
Наша разведка сообщила, что польские передовые отряды находятся в Подбродзе и что неприятель намеревается вести наступление на Свенцяны. Стало быть, предстоял бой.
Командиры удалились на совещание в штабной вагон.
Кто-то из товарищей приволок несколько оторванных от забора досок. Сгрудились вокруг раскаленной докрасна буржуйки, вскипятили в котелках воды. Торопливо, обжигая губы, стали глотать согревающий налиток.
— Все хорошо, да сахару нет, — сказал Петровский.
Я вспомнил, что у меня осталось несколько кусков сахару, взятых еще в Торопце, извлек их из сумки, раздробил на мелкие кусочки и поровну разделил между товарищами.
— Славно жить среди добрых людей, — сказал Исаченко, — прямо как в коммуне. Теперь бы еще хлебца.
— Ишь чего захотел! — смеется Петровский. — А не угодно ли вам еще молочка, кофейку, булочек сдобных, курятинки или ножку от гуся?
Мы дружно рассмеялись шутке Петровского.
Вернувшийся командир собрал роту и сообщил нам, что мы будем занимать исходное боевое положение в течение дня, а ночью станем выбивать противника из Подбродзе, так как он там засел пока с небольшими силами. Разделили роту на группы, еще раз внимательно обсудили план действий и двинулись лесом по направлению к Подбродзе, до которого шли всю ночь.
Под утро остановились, быстро связались со штабом, получили приказ продолжать наступление с тем, чтобы до рассвета окружить местечко.
Наша рота должна была произвести охват местечка с западной стороны, а две соседние роты — с северной и восточной. Мы удачно выполнили порученное нам задание.
Медленно сжималось наше кольцо у Подбродзе, противник, видимо, не ожидал такого быстрого наступления и не принял мер предосторожности; мы его захватили, что называется, врасплох.
Рассыпным строем, быстро обгоняя друг друга, двигались мы вперед. Мелькнул огонек, потом другой, третий.
— Застава, — успел мне шепнуть
Возле меня очутился отделенный командир.
— Их нужно снять без боя, — сказал он мне.
Это распоряжение мы немедленно передали по цепи. Ползком, на четвереньках начали мы продвигаться вперед. Так двигались около получаса. Отделенный командир послал меня с Петровским вперед, к видневшейся невдалеке избе, предложив остальным бойцам осторожно двигаться за нами.
— Удивительно, — сказал мне Петровский, — огонь горит, а никого не слышно.
Остановились, прислушались, приникли к стенке. Молчание. Стало быть внутри никого нет.
— Идем прямо, — предложил я, — чего тут ждать.
Я поднялся во весь рост и, смело подойдя к окну, заглянул внутрь избы. Мне представилась такая картина: за столом сидел польский солдат и что-то писал, около печки второй солдат любезничал с женщиной, очевидно, хозяйкой. В углу, около входной двери, стояли винтовки. Их было много. Можно бы предположить, что на полу спало еще несколько человек.
«Вот, — решил я, — удобный момент, чтобы захватить заставу врасплох, а потом неожиданно напасть на главные силы».
Эта же мысль молниеносно созрела и у Петровского. Не дав мне вымолвить ни слова, он торопливо бросил тоном, не допускающим возражений:
— Следи за окнами, стрельбу не открывай, а как только я вскочу в хату, бей стекла, создавай панику, только не слишком шуми: попадем мы тогда как кур во щи.
— Хорошо, — ответил я.
Петровский одним скачком бросился к двери. Я услышал, как отлетел запор, а в окно увидел, как Петровский «действует».
— Ни с места, стреляю! — крикнул он, загородив своей фигурой винтовки.
Я начал бить стекла.
— Ложись! — крикнул Петровский.
Два солдата и женщина безоговорочно выполнили его приказание.
Вслед за Петровским и я вбежал в избу — к нему на помощь.
Не успели мы осмотреться, как в дверях появился наш отделенный командир Шалимов с несколькими бойцами. Лежавшие на полу польские солдаты вскочили, растерянно глядя на вошедших, и с поднятыми руками застыли посреди комнаты.
— Заходите, милости просим, — обратился торжествующий Петровский к Шалимову.
Тот в ответ улыбнулся.
— Поищи, нет ли чего поесть, — сказал он Петровскому.
В это время женщина, лежавшая на полу, рыдая, кинулась к ногам Петровского.
— Не губите, ради бога, не губите!
Мы недоумевающе посмотрели на нее. Я сказал:
— Да мы вас и не думаем губить.
Шалимов на ломаном польском языке спросил пленных:
— Ну, як, панове? Цо вы тут робите?
— Да мы вартовые, пане, — ответили поляки.