В плену у белополяков
Шрифт:
Ведя революционную линию, мы на митингах всегда объясняли, что польские рабочие должны вести борьбу с милитаризмом как немецким, так и вновь рождающимся польским. Я открыл собрание и заявил товарищам, что мы должны помочь русским рабочим и крестьянам, которые покончили со своей буржуазией и взяли власть в свои руки; должны начать в Польше революционную борьбу, а движение, направленное против милитаризма, поддерживать. На сей раз польская социалистическая партия вместе с национальными группами, призывает ко всеобщей забастовке и к манифестации на Театральной площади против немецкого насилия. Мы пойдем тоже на Театральную площадь, но лозунги наши будут: «Долой немецкий милитаризм,
Уже почти к концу собрания, когда были распределены роли среди собравшихся пекарей, где и кто должен выступать на намеченных завтра собраниях, вдруг открылась дверь и два немецких шпика с револьверами в руках вошли в комнату, крича: «Не поднимайтесь с мест, руки вверх!»
Несколько человек быстро сорвались с места, схватили немцев за руки, повалили на землю, а все остальные устремились к выходу. В первую очередь надо было выпустить меня и представителя Варшавского Комитета. Я только в декабре 17-го года был выпущен из немецкой тюрьмы Хафельберг, а член Варшавского Комитета был на подпольном положении. И мне и ему больше всего досталось бы, если бы немцы сумели нас задержать.
Очутившись на улице, я решил подождать. Немцы, перепуганные насилием, растерялись и почти все собравшиеся сумели уйти, за исключением Правления союза пекарей. Немцам объяснили, что случилось недоразумение. Происходило собрание Правления, все собравшиеся были уверены, что это — налет бандитов. Немцы отобрали паспорта у 7 человек и, успокоившись, заявили, что немецкая власть готовится к тому, чтобы задушить большевистское движение.
На следующий день на Вольской улице ППС созвало собрание, на котором должен был выступать один из вождей ППС — Иодко. Пекари, как всегда, явились на это собрание в значительном количестве. В зале кино «Экспресс» чувствовалось, что большевики имеют большинство. Как только началось собрание, рабочие с мест начали кричать: «Долой немецкий милитаризм, да здравствует Советская Россия, да здравствует Советская Польша!»
Иодко закричал с трибуны: «Русские шпики мешают нам вести деловое собрание, предлагаю митинг кончить!»
Тогда я пробрался к трибуне и сказал:
«Хотя ППС распускает собрание, но мы все-таки будем его вести, предлагаю никому не уходить, митинг продолжается!»
Три четверти зала осталось, выбрали президиум и я заявил, что мы должны последовать примеру русских рабочих и крестьян, мобилизовав всех оставшихся рабочих Варшавы, объявить 18 февраля всеобщую забастовку. Все рабочие до одного должны выйти на улицу, чтобы протестовать против немецкого насилия, против войны с Советским Союзом.
Рабочие должны обратиться к немецким солдатам и разъяснить им, что борьба, которая ведется против Советского Союза — это борьба против тех же рабочих, их братьев.
В этот момент сильный отряд немецкой полиции с солдатами ворвался в зал и началось избиение.
С трибуны и среди рабочих раздались возгласы, обращенные к немецким солдатам:
— Бросьте оружие, выступайте против ваших офицеров — ваши жены и дети умирают с голоду в Германии. Единым фронтом выступайте против немецкой и всемирной буржуазии.
Солдаты, несмотря на крики офицеров и шуцманов, все-таки делали только вид, что бьют и толкают рабочих.
Выталкиваемые полицией и солдатами рабочие вышли на улицу. Один из рабочих быстро поднял вверх приготовленное красное знамя, и группа в 300 человек с пением «Красного Знамени» двинулась в сторону Холадной улицы. С противоположной стороны новый немецкий отряд, который был спрятан в воротах Вольской улицы, набросился на рабочих. Началась схватка. Немцы старались захватить красное знамя.
Я заявил:
— От имени нашего актива могу заверить Центральный Комитет партии, что эту работу мы берем на себя и выполним ее: ни один рабочий завтра не станет на работу. Немцы приготовились, — у всех фабрик и заводов будут немецкие отряды, которые помогут штрейкбрехерам. Я лично со Стахом и несколькими товарищами беру на себя дезинфекционные заводы. Мураш должен взять водопровод. Матейко — электростанцию. Пуцель — трамвай.
Разбившись на группы, мы принялись обсуждать, как лучше всего провести работу и условились, что уже с 3-х часов утра каждая группа будет на месте.
В три часа утра я встретился со Стахом и еще пятью товарищами и направился на Окоповую улицу на дезинфекционные заводы. Около 5 часов мы заметили, что к заводу начинают подходить шпики группками в 5–6 человек. Мы устроили летучий митинг, на котором разъяснили рабочим, что забастовка, которая объявлена на сегодня, имеет исключительное политическое значение и что ни один рабочий не должен выйти на работу. В большинстве случаев рабочие возвращались домой. Шпики перебегали от одной группки к другой, прислушиваясь, но активно не действовали. Около 6 часов утра группа штрейкбрехеров человек в 30 направилась в сопровождении шпиков к воротам завода. Мы решили действовать. Собрали несколько десятков рабочих и вместе с ними двинулись против штрейкбрехеров. Началась схватка. Штрейкбрехеры очень быстро разбежались и хотя шпики угрожали стрельбой и уговаривали их остаться на месте, ничего не получилось. На завод не пошел ни один рабочий. Мы побежали на Вольскую улицу, в трамвайный парк, встретились там с группой товарищей с Пуцелем во главе, — ни один трамвай не вышел из парка. Сведения с водопровода и электростанции были также благоприятны. Рабочие солидарно бросили работу в ответ на воззвание СДКПИЛ, а несколько десятков штрейкбрехеров, которые пробовали явиться на работу, были разогнаны дежурными товарищами.
Я вернулся домой около 9 утра и решил немного отдохнуть, но не успел раздеться, как послышался стук в дверь. На вопрос: Кто? — последовал ответ: «Откройте — полиция». Под окном стояли немецкие солдаты, все пути для побега были отрезаны. Зная, что немцы не имеют еще большого опыта в проведении обысков, я решил испробовать счастье и спрятался в гардероб.
В комнату вошли три шпика, три солдата и двое польских полицейских.
— Сын дома? — спросили отца польские полицейские.
— Который? — спросил отец, ведь у меня их четыре.
— Ну ясно, Владек! — ответил полицейский.
— Нет, — ответил отец, — вчера вечером ушел и еще не вернулся.
Немцы постояли несколько секунд, пошептались между собой и вышли.
Я обрадовался, вылез из гардероба, решил скорее удрать, но в этот момент снова послышался стук в дверь.
Я снова спрятался в шкаф. Открылась дверь и снова та же компания ввалилась в комнату.
— Простите, пожалуйте, — говорит шпик, но мы должны провести обыск; если даже сына нет, то возможно окажутся кое-какие документы.