В плену у белополяков
Шрифт:
Мы чувствуем жестокую правду словах Петровского, и все же нам кажется, что достаточно только приподнять завесу над тем, что делалось в стрелковском лагере, чтобы сочувствие немцев было нам обеспечено.
11. Германская тюрьма
Мы в городе. Направляемся в полицию. Собираемся просить о том, чтобы нас по возможности направили в Берлин в распоряжение нашего консульства.
Эти два слова — «наше консульство» — мы смаковали с каким-то особенным наслаждением.
По
Непринужденно расположились за столом, заказали как свободные граждане кучу блюд, наелись до отвала, выпили пива. После этого зашли в парикмахерскую, с наслаждением вытянулись в креслах.
Благоухающие, гладко выбритые, мы шли в канцелярию местного полицейского управления и осведомились, как пройти в кабинет начальника. Нас тотчас же проводили к дежурному чину.
Могли ли мы себе представить, что дверь, закрывшаяся за нами, когда мы вошли к дежурному, откроется лишь для того, чтобы пропустить нас, шествующих в сопровождении конвоиров, в тюрьму.
— Зачем вам обязательно нужен именно начальник полиции? — пытливо всматриваясь в нас, спросил дежурный. — Может быть, вы согласитесь посвятить меня в суть вашего дела?
Разговор шел на польском языке.
Я выступил вперед и заявил:
— Нам от вас ничего не нужно. Мы хотели бы только просить вас о скорейшей отправке на родину.
— Да кто же вы такие и как сюда пожаловали?
— Мы…
Я замялся, словно кто-то подсказал мне, что не следует пускаться в откровенные объяснения, но какая-то сила уже несла меня вперед.
— Коммунисты мы. Бежали из польского плена. Прошли пешком сотни верст, — сказал я, решив, что лучше не затемнять дела, тогда скорей отправят нас домой.
Дежурный выслушал достаточно холодно. Затем неожиданно громко засмеялся.
Что бы это могло значить? Что смешного в наших объяснениях?
Все трое настороженно ждем.
Взяв трубку, дежурный звонит по телефону и с кем-то разговаривает. Содержание беседы до нас доходит плохо. Дежурный вызывает переводчика и приступает к составлению протокола. Улыбка не сходит с его лица.
С чисто немецкой педантичностью нам задают бесконечное количество вопросов.
Допрос закончен. Дежурный нажимает кнопку. Появляется стража, и нас куда-то ведут.
Это было неприятно. Все же мы уверены, что немцы ничего худого нам не сделают и что, вероятно, таков порядок выяснения вопросов, связанных с появлением перебежчиков из Польши.
Пройдя несколько десятков шагов, мы очутились перед трехэтажным длинным зданием. Нас вежливо пригласили войти. Не удивились мы и этому. Полагали, что направляемся в канцелярию, ведающую делами военнопленных.
Дом был выкрашен в белый цвет и имел очень приветливый
Мы вошли внутрь, прошли по длинному коридору и, повернув налево, оказались в огромной комнате, уставленной множеством столов, за которыми восседали люди в штатском платье.
— Куда это мы пришли? — спросил я.
— Тюремный архив, — ответил немец.
«Тюремный архив! При чем же мы здесь? Что может быть общего у нас с германским тюремным архивом?»
Взглянув в окно, увидел высокую каменную стену и в ней большие железные ворота, у которых стоял часовой.
В канцелярии задержались мы недолго; нас вывели во двор и повели к воротам, которые я заметил из окна канцелярии.
Зазвонил колокол, возвещавший о прибытии новых заключенных.
Мы очутились на чисто подметенном огромном дворе и, сделав несколько шагов, вошли в двери четырехэтажного каменного здания с окнами, обнесенным решеткой.
Стало совершенно ясно, что нас привели в шнайдемюлльскую тюрьму.
Вот так братская встреча!
Иллюзиям пришел конец.
В канцелярии коменданта нас снова подвергли допросу, после чего отвели в камеру.
Подавленные случившимся, мы опустились на нары и не решались заговорить. После нервного подъема и лихорадочного оживления наступила реакция.
В камере кроме нас есть еще несколько заключенных. Знакомимся с ними. Расспрашиваем о жизни в Германии. Однако наши новые товарищи держатся настороже.
Их отношение резко меняется, как только они узнают, что мы большевики.
Они видят в нас «своих», ибо твердо убеждены, что мы из разбойничьей страны, где давным-давно упразднена частная собственность, где каждый может брать все, что понравится из вещей соседа.
Выясняется, что мы попали в компанию уголовных. Их в нашей камере десять человек; часть обвиняется в шпионаже.
Мы объяснили, что подвиги, за которые они сидят, беспощадно караются в Советской России.
Это был непростительный промах с нашей стороны, в чем мы вскоре убедились.
В камере довольно чисто.
В первый же день нам дали кофе из ячменя, картофельный суп; вечером снова принесли кофе.
Тюрьма затихает, чтобы снова жизнь началась поутру, но завтра будет таким же, как вчера, послезавтра таким же, как завтра…
И неизвестно, сколько дней нам предстоит провести здесь. Отсюда не убежать, это не госпиталь в Иновроцлаве…
Утром команда:
— Поднять койки!
С этого начинается день.
У тюремщиков бравая военная выправка. Связка ключей в руках как маршальский жезл. Затылок выбрит, и на нем три жирные складки. Тюремщик не зол и не добр. В нем нет ненависти ни к нам, ни к уголовным. Он только исполнителен. Он изучил правила шнайдемюлльской тюрьмы. Он поставлен здесь для того, чтобы эти правила уважались и исполнялись.