В плену у любимого: Любовь исцеляет раны, которые не под силу излечить времени
Шрифт:
А еще позже именно они, эти родные стены, стали свидетелями полного раскрепощения Тары, ее превращения в ту самую женщину, которой она все время хотела быть. Там ей наконец удалось отказаться от всех своих ограничений и запретов и — по-настоящему влюбиться.
Клинт осторожно взял ее руку и поднес к губам.
— Я понимаю твои чувства, милая, но ты осталась жива, и это самое главное.
— Да, конечно…
Не выпуская ее руки, Клинт склонился к ней и очень тихо произнес:
— И еще одно. Примешь ты мое предложение или нет, знай — у тебе есть дом. Мой дом.
Тара
— Что?
Клинт откашлялся, прочищая горло.
— Ну, то есть я хочу сказать, если ты простила меня. — Голос ею звучал глухо и напряженно.
— Простить? Но за что?
— За то, что оставил тебя одну той страшной ночью…
— Пожар случился не по твоей вине, — пылко возразила Тара, придя наконец в себя. — Надеюсь, ты не поджигал мой дом. Ну-ну, не хмурься, это я пытаюсь шутить. Я хочу, чтобы ты перестал винить себя и понял — во всем случившемся нет твоей вины. Ты самый замечательный человек на свете, на тебя можно положиться в любой ситуации. Ты — лучший, и поверь, я не шучу.
Синие глаза Клинта наполнились слезами. Справившись с волнением, произнес:
— Я люблю тебя, Тара.
И снова Тара не могла поверить своим ушам. Она наверняка ослышалась, этого просто не может быть…
— Ты — что?
— Я тебя люблю. Очень. Люблю страстно, безрассудно… — Клинт потянулся к ней и поцеловал со всей нежностью, на которую был способен.
— О, Клинт…
Он прислонился лбом к ее лбу и голосом, прерывающимся от нахлынувших на него чувств, заговорил:
— Понимаешь, я думал, что никогда не сумею полюбить снова. После смерти жены мне казалось, будто я умер. Честное слово, не вру, любимая. — Он выпрямился, снова взял ее руку и приложил к своей груди. — Этот жуткий шрам был как бы олицетворением меня самого. Таким я стал. Искореженным, сожженным, уродливым. Я не жил, а существовал. Не шрам у меня болел, а душа. Со временем я стал понемногу приходить в себя, но таким, каким был прежде, все равно не стал.
Тара слушала как завороженная. Если бы ей не пришлось пройти через весь ужас пожара, а после — преодолеть трехдневное беспамятство, она могла бы поклясться, что по-прежнему спит, и все это лишь сон. Тот прекрасный сон, где Клинт — ее муж — раскачивал на качелях их маленькую дочурку.
Но нет, сейчас это был не сон. Боже мой!..
Клинт неотрывно смотрел на нее, и в его глазах Тара видела настоящую любовь.
— Знаешь, — негромко продолжал он, — те последние недели, что я провел с тобой, стали для меня самыми удивительными и неповторимыми в моей жизни. — Клинт помолчал. — Кто бы мог подумать… То есть я хочу сказать, что судьба свела нас при таких странных обстоятельствах…
— Не странных — ужасных, — вставила Тара.
— Да, но…
— Но — что? — поторопила его Тара, чувствуя, как часто-часто бьется ее сердце.
— Никогда не думал, что скажу такое, но благодаря этим дурацким письмам с угрозами и всем остальным напастям все и получилось. Я… полюбил тебя.
Таре хотелось снова и снова слышать эти три прекрасные слова из уст самого желанного человека на свете.
— Ты и правда любишь
— Ты даже представить себе не можешь, насколько глубоко мое чувство.
— О, Клинт, я…
Я тоже тебя люблю.
Слова замерли у нее на устах.
Мысли Тары заметались. В чем дело? Что с ней происходит? Она любила этого мужчину, казалось, всю сознательную жизнь. Юношеское увлечение переросло в самую настоящую взрослую любовь. Так почему же сейчас ей так трудно произнести эти слова вслух? Что ей мешает?
Глядя на ее мятущееся лицо, Клинт мягко улыбнулся:
— Не бойся сказать, солнышко. Я тоже боялся, но, оказывается, это не так уж и больно.
— Больно?! — изумилась Тара.
— Ну, знаешь… когда человек понимает, что весь его самоконтроль, все защитные меры против внешнего мира куда-то улетучиваются, он становится… немного пугливым и воспринимает все очень болезненно.
Так вот он какой на самом деле. Впрочем, чему удивляться, он всегда был таким, и она это знала.
Клинт снова улыбнулся:
— Сама увидишь, как это чудесно — сказать то, о чем думаешь, что хочешь больше всего на свете.
Она хотела. Хотела так, что спазм сжимал горло. Много лет назад Тара закупорила свое чувство к Клинту в пыльную бутылку, и с тех пор оно томилось там, подобно древнему джинну или изысканному коллекционному вину. Тара должна была так поступить, хотя бы просто для того, чтобы выжить. Это была ее жертва. Сознательная жертва.
Тара посмотрела на Клинта и увидела в его глазах искренность. Мало того, она увидела в них свое будущее, если, конечно, у нее достанет храбрости это будущее принять.
— Я тоже тебя люблю, — проговорила она и чуть-чуть приподнялась на подушках, чтобы их глаза оказались на одном уровне. — Так люблю, что сердце замирает в груди.
Он придвинулся к Таре, согревая ее теплом своего тела, своего дыхания.
— Может, начнем все сначала, Тара, а? Вместе.
— Вместе?
— Да.
— То есть у нас будет семья, будет дом и…
— И дети.
— Ты говоришь серьезно? — быстро спросила Тара.
Клинт посмотрел на нее и расплылся до ушей:
— У нас с тобой будет много, очень много детей, милая. Надеюсь, ты не против?
Губы Тары дрогнули, в горле застрял комок.
— Я только «за»!
— И ты выйдешь за меня замуж? — выдохнул он.
Казалось, сердце ее остановилось.
— Когда?
— Так скоро, как только будет возможно, — улыбнулся Клинт.
— Нет, еще скорее! — рассмеялась Тара, но кашель мешал ей говорить. — Ну ладно, можно подождать еще несколько деньков, пока я совсем не поправлюсь. Вот наберусь силенок, меня выпишут из больницы, и тогда…
Клинт опять поцеловал ее, потом быстро оглянулся и, удостоверившись, что никто их не видит, лег рядом с ней на больничную койку.
— По-моему, мы с тобой создали прекрасный план, — пробормотал он, осторожно обнимая ее и прижимая к груди.
На секунду прикрыв глаза, Тара молча вознесла хвалу Господу, а потом, наконец, решилась произнести вслух то, что все время вертелось на языке: