В плену у травмы. Как подружиться со своим тяжелым прошлым и обрести счастливую жизнь
Шрифт:
А дальше события разворачиваются стремительно – конечно, мы не в силах перестать; конечно, я надеюсь на лучшее. Я уже твердо знаю, что моя мама непредсказуема в своих угрозах: она может быть последовательной, а может и смягчиться.
Когда она учила меня читать, мне было три или четыре года. Это вновь был канун моего дня рождения. Я не дочитала до конца страницу «Волшебника Изумрудного города» (я ненавидела эту книгу и была очень рада, когда ее погрызла наша собака), и мама сообщила, что я должна отменить все приглашения на день рождения в садике, потому что я не заслужила
Жаль, с куклой ситуация закончилась ровно противоположным образом – едва мама вышла из комнаты, мы снова наклонили куклу, она снова произнесла своим волшебным девичьим голосом слово «мама» (интересно, кто озвучивает кукол?), и моя мама, услышав этот призыв, в гневе залетела к нам, забрала мой приз и, одевшись, унесла его прямо на уличную помойку – кукла была слишком большая для нашего кухонного мусорного ведра.
В тот день я поняла, что даже если я стану президентом, то я буду для нее президентом не той страны. И что нет никакого смысла воплощать мамины ожидания в жизнь – делай, не делай, это все равно может кончиться провалом.
В тот день я отказалась от оптимизма в пользу нигилизма.
Возможно, стоит поблагодарить этот случай за отчасти развязанные руки в построении моей судьбы. Хотя я не сторонник благодарности, когда дело касается травмирующих событий, но, пожалуй, цепочка из подобных ситуаций (большинство из которых я просто не помню) позволила мне в более взрослом возрасте создавать исключительно свои ориентиры в сфере ценностей – гуманистических, романтических, профессиональных.
Непоследовательность моей мамы заложила в нас с сестрой основы дезорганизованной привязанности.
Из-за негативного опыта, который я получала, даже делая все строго по правилам мамы, моя психика переключилась на избегающую стратегию – и еще очень долго именно этот тип реакции на стресс главенствовал в моем поведении.
Если моя детская часть делала ставку на позитивный исход и все-таки в какой-то степени даже решалась идти на конфронтацию – например, продолжала играть с куклой и не отменяла приглашения в садике, – то к началу подросткового возраста я поняла, что больше не могу себе этого позволить. Слишком болезненно мне давались неудачные исходы этой конфронтации.
А может, у меня просто появилось больше пространства для маневра. Я стала изобретательнее. Я стала умнее. Я стала гораздо больше лгать.
К сожалению, больше, чем наши провалы, мама ненавидела нашу ложь.
Обсуждая школьную жизнь со своими друзьями, я пришла к выводу: в детстве мы все будто жили в параллельных мирах. Каждый из нас старался приблизиться друг к другу, но мы будто упускали саму суть. Мы не могли поговорить о самом болезненном. Возможно, мы даже не видели в этом необходимости. Самое страшное
Оказывается, для кого-то из нас нормой было сексуализированное насилие – причем со стороны членов семьи.
Оказывается, для кого-то из нас нормой был буллинг – причем со стороны учителей.
Для меня же нормой было то, что происходило дома. Мои друзья были осведомлены о том, что в семье у меня не все гладко, но подробностей никто не знал.
Одна моя подруга, вспоминая прошлое, как-то заметила: у вас в гостях всегда было очень холодно и даже будто бы ветрено. Мама любила открывать настежь балкон. И мне показалось, что это крайне меткая метафора для нашей семейной атмосферы.
Дом, в котором дуют ледяные ветра.
Одни и те же школьные события мы переживали по-разному. Приходя с родительских собраний, родители моих подруг ставили меня им в пример. На этих собраниях меня, как правило, хвалили разные учителя по разным предметам.
Но я ненавидела родительские собрания. Едва переступив порог средней школы, я начала избегать. Я подделывала оценки, вырывала листы из дневника, скрывала даты родительских собраний.
Потому что, как бы меня ни хвалили, никто не мог гарантировать того, что вечер закончится хорошо: часто мама возвращалась с них и все равно находила за что ко мне придраться.
Представляете, насколько это был разный мир? Конечно, моим подругам не нравилось, что их сравнивали со мной, – а кому бы на их месте это понравилось… но моя жизнь от этого не выигрывала. То, что для их родителей было достижением, для моей мамы могло выглядеть чем-то ничтожным. Малейшее неосторожное высказывание – о моем поведении или моей учебе – могло стать предметом острого домашнего конфликта.
Я помню, как все же старалась угодить маме. Ей нравились мои победы. Как-то выиграв олимпиаду по математике – кажется, городскую, – я поспешила к ней с этой новостью. А еще нам сказали в школе, что фотографии победителей олимпиад разместят на доске славы.
Я же преподнесла эту новость так: я выиграла олимпиаду, обошла всех мальчишек, а еще моя фотография теперь красуется на доске почета! Понимаете, да? Я немного обогнала события.
Что ж, моей маме зачем-то потребовалось на следующий день зайти в школу; конечно, там еще не успели оформить эту дурацкую доску; и мы разругались в пух и прах. Лгунья, врунья, враль, глаза б мои тебя не видели.
Через пару дней фотография моего лица сияла на школьной стене, но мне было совершенно все равно. Это ничего для меня не значило. Это просто стало причиной для очередного скандала. Я ненавидела эту доску вместе со всей ее славой и почетом.
Я пишу вам об этих событиях, и время от времени все это кажется мне таким незначительным. Ну поругалась ты с мамой. Большое дело. Ну выкинула она твою куклу. Сколько можно обижаться, ты же уже не ребенок. Ну лупила она тебя. И что, почти всех лупили. Ну называла тебя «дрянью». Да ладно, ты же справилась.