В погоне за местью
Шрифт:
Теодор указал на женщину, что пряталась за спиной мистера Симидзу. Она вся сжалась, когда я посмотрела на нее.
— А если я не хочу? Что если я хочу выстрелить в вас?
— Тогда почему ты еще этого не сделала? — спросил он со снисходительной улыбкой.
— Потому что хочу получить ответы на свои вопросы, прежде чем мы оба отправимся в Ад, — прорычала я.
Как ни кстати перед глазами начали появляться черные искорки. Я прикоснулась к животу. Ткань уже полностью пропиталась кровью и прилипла к телу. Боль прошла и появилось неприятное покалывание
— Думаю, ты сейчас не в состоянии их слушать. Рейчел, позволь тебе помочь, — уже обеспокоенно проговорил Теодор с трудом приподнимаясь.
Его беспокойство меня позабавило. Краем глаза я заметила, что Алан сделал шаг в мою сторону.
— Только попробуй подойти ко мне! — закричала я.
Меня мутило. Голова кружилась, но я упрямо стояла на ногах. Алан поднял руки вверх. Он был бледным как полотно, а его замученный и наполненный болью взгляд вынудил меня вздрогнуть и усомниться в правильности своих действий. Под его глазами появились черные тени, а щеки впали. Но сильнее всего мое внимание привлек пластырь на виске.
Дело рук Уильяма…
— Митт Ламмет, позволь нам помочь тебе, как только ты поправишься, мы ответим на все твои вопросы, только прошу, дай зашить твою рану. Она очень серьезная!
Я хмыкнула.
— Ах, Алан, какой же ты милый, — с издевкой в голосе ответила я. — Почему ты не послушался меня?
По моей щеке скатилась слеза. У меня не было сил ее стирать.
— Но это уже не важно, — прошептала я.
Я пошатнулась, но устояла на ногах. Потеря крови давала о себе знать.
— Теодор, вы и Ричард в ответе за все, что с нами произошло. Вы виноваты в ситуации, в которой мы все оказались. И именно вам обоим придется расплачиваться за свои грехи. Маринетт мне как-то сказала, когда я в тысячный раз спросила ее про родителей: «Они погибли, полагаясь на человека, которого считали частью семьи. Погибли, потому что слишком сильно доверяли ему».
Теодор болезненно прикрыл глаза, что вызвало смешок у меня. Перед глазами все расплывалось, кружилось. Мне все труднее было концентрировать внимание. По лбу скатилась еще несколько капелек пота. А из глаза лились новые слезы. В легких не хватало воздуха. А в ушах появился противный звон, предрекающий потерю сознания.
— Этим я не оправдываю свои поступки и путь, по которому я шла долгие годы. Я отвечу за все, но и вы не останетесь безнаказанным. Буду я вашим палачом или нет, покажет жизнь…
Я выдохнула и выронила пистолет, не в силах его больше держать. Тело потянуло к земле. Ноги согнулись в коленях. Последнее, что я успела запомнить перед тем, как снова встретиться с кромешной тьмой, испуганного Алана, что несся ко мне через весь зал.
Глава 20
АЛАН
Беспомощность. Самое ненавистное чувство, которое существует в этом мире. Оно давит, истязает, проникает в самые глубины сердца, пронзая его сотнями иголок. Ты хочешь что-то сделать, твое тело рвется действовать, но реальность быстро ставит его на место. Приходит осознание, что ничего сделать
Эти метания выводят из себя. Злость затуманивает разум. И в такие моменты человек готов пойти даже убийство.
Не думал, что еще раз когда-нибудь кто-то заставит меня почувствовать это. Похожее я испытывал, когда по своей же глупости вляпался в перестрелку. Десятилетний мальчишка, который считал себя уже взрослым и способным раскрыть любой заговор, решил по геройствовать. Конечно же его поймали и сделали из него предмет для шантажа против отца. Было полнейшим безумием отправиться вслед за ним. Но я был глупым ребенком, скажите вы. Нет. Это совсем не оправдание. Я так и не смог забыть тех испуганных глаз отца, которыми он на меня посмотрел. Я подставил его. Подставил полицию Швеции.
Стефан Фальк всегда был несгибаемым, твердым, непоколебимым и бесстрастным. Какой шок настиг меня в тот день, когда отец, согласившись на условия бандитов, сел на колени и стал умолять отпустить меня. Холодный взгляд Стефана Фалька — грозы правосудия — при этих словах навсегда застыл перед моими глазами.
«НЕТ! ОТЕЦ! НЕ НАДО!» — крикнул я тогда.
В тот же момент мою голову пронзила боль. Разум помутился, а перед глазами все поплыло. Но даже сквозь туманную пелену я видел, как отец рванул ко мне, но его тело тут же изрешетило десятками пуль. Всеми силами я пытался вырваться. Пытался хоть что-то сделать, чтобы поток пуль прекратился. Я дергал ногами, махал руками, кричал так, что горло раздирало в клочья. Но меня держали крепко, не давая вырваться к отцу и спасти его, закрыть от пуль.
Его тело медленно упало на землю лицом вниз как в замедленной съемке. Только когда лужа крови стала растекаться по полу я смог на мгновение вырваться, но меня схватили, развернули к себе лицом и пырнули в живот острым холодным ножом. Я очень хорошо запомнил лицо того подонка. И когда отыскал его, с наслаждением наблюдал за тем, оно исказилось от страха перед смертью от моей пули.
Но чувство беспомощности не сравнимо с чувством вины. До сих пор оно терзало меня. До сих пор я не смог простить себя. Чувство вины сдавливало мою грудную клетку каждый день. Перекрывало кислород. Я готов был лично вырвать себе сердце, только бы перестать ощущать ноющую боль.
Я всегда задавался вопросом: «Почему я остался жив?». Умереть должен был я, а не мой отец. Я был виновным в срыве операции. Но почему-то именно я остался на этой земле, отданный на растерзание своей совести.
Когда я очнулся в больничной палате, мама спала в кресле возле моей кровати, полностью лишившись сил. Ее глаза были воспаленными и опухшими. Даже во сне она страдала, это отражалось на ее лице. В тот момент я не смог сдержаться и бесшумно разрыдался. Если бы не запищал прибор, что отслеживал мой пульс, никто бы не узнал о моих слезах.