В погоне за звуком
Шрифт:
Только после многих лет исканий я наконец пришел к системе, которая позволяет адаптировать современную музыку к восприятию неискушенного кинозрителя.
– Ты не мог бы поподробнее рассказать об этой системе?
– Конечно. Я пытался свести додекафонию Шёнберга всего к семи звукам, а остальные элементы привести к лаконизму Веберна и его последователей в соответствии с эстетическими принципами Новой венской школы. Я упорядочиваю тембры, высоты, паузы, длительности и тому подобное в рамках формально тональной музыки. Не менее важная роль в системе отведена ступеням.
Что касается гармонии, иной раз я чувствую необходимость отказаться от традиционного строя, убираю опорные басы, которые играют важную роль в тональной гармонии и дохожу даже до того, что отказываюсь даже от равнодлительного звучания. Таким образом я создаю более свободные гармонические созвучия, которые включают в себя не только три ноты традиционной триады – тоника, терца и квинта, а пять, иногда даже шесть или семь звуков, полученных из аккорда, на который я намекаю. Бывает, что я отказываюсь и от этого намека и задействую звуки по своему усмотрению, подбирая их по другим критериям. Таким образом возникает новая гармония, которая кажется неподвижной, как бы повисшей и в то же самое время динамичной, и несет в себе что-то узнаваемое, вот только что, никто не может сказать.
На уровне гармонии я пошел по пути смешения техник, характерных для тональной и атональной систем: я изолировал и отобрал отдельные аккорды, как в оркестровом вступлении к опере Вагнера «Золото Рейна», где ритмическая фигура основана исключительно на тоническом аккорде ми-бемоль мажора. Мои искания не были обусловлены внешними причинами, по крайней мере я никогда не считал, что экспериментирую, чтобы угодить заказчикам. Скорее, писать достойную музыку – мой моральный долг.
– Насколько я понимаю, ты говоришь скорее об общечеловеческом долге, чем о долге композитора. Ты не мог бы пояснить, что имеешь в виду под моральными обязательствами?
– Из-за множества внешних ограничений для меня особенно важно сохранить тайную внутреннюю свободу. Я должен уважать видение и потребности заказчиков, но в то же время следовать собственному творческому мировоззрению, ведь композитор не должен терять музыкальной самобытности. Вот почему я говорю о моральном долге.
Я всегда писал с тайным, но непреодолимым упорством средневекового монаха. За годы карьеры я сочинил сопровождение к самым разнообразным картинам и всегда пытался придать нужную форму все той же творческой идее. Не удивлюсь, если единая творческая мысль ощутима для каждого, кто слушал мои произведения…
В своем творчестве я стараюсь учитывать особенности каждого фильма, однако, совмещая на первый взгляд несочетаемые музыкальные жанры, я всегда придерживался собственного пути, указанного глубокой внутренней необходимостью, призванием. Такова судьба современного композитора.
Осмелюсь утверждать, что, сводя воедино прозу
Мои технические и экспрессивные решения постепенно привели к появлению личного музыкального почерка Морриконе.
Должен заметить, что дело не только в моральном искуплении, хотя, разумеется, я часто привносил в музыку свои душевные переживания и творческие потребности. Порой случалось какое-то чудо, и мое упорство приносило радость, понимание и признание, но бывало и наоборот, когда приходилось сталкиваться с неприятием и осуждением.
О театре, мюзикле и работе на телевидении
– Что тебе интереснее как зрителю – театр или телевидение?
– Конечно, театр. Телевизор я смотрю очень редко, разве что новости или спортивные передачи, например матчи римской футбольной команды. Что касается театра, то всем драматургам я предпочитаю Шекспира. Многие его трагедии я помню наизусть еще с тех пор, как в начале пятидесятых подвизался трубачом в труппе Ренцо Риччи и Евы Магни. Многие годы мы с Марией регулярно посещали лучшие римские театры и всякий раз брали три абонемента: два для нас с женой и один на случай, если кто-то из детей внезапно пожелает к нам присоединиться.
– А как ты относишься к мюзиклам?
– Я не поклонник этого жанра, хотя «Вестсайдская история» Леонарда Бернстайна мне очень понравилась. В этой постановке музыка рождается из особого мира сценических подмостков, она разносится вовне и достигает полной абстракции. Один мальчишка щелкает пальцами, за ним другой, и так, пока к ним не присоединяется целый оркестр. Музыка проникает в привычную реальность и захватывает зрителей.
Много лет назад Роман Полански предложил мне поработать над двумя мюзиклами, но в итоге из этой затеи ничего не вышло.
– Как насчет мюзиклов Майкла Джексона?
– Они показались мне чересчур искусственными, вымученными, им не хватало спонтанности. Все уловки и композиторские приемы слишком заметны со стороны, однако в изобретательности им не откажешь.
– В таком случае, что ты думаешь о новых американских сериалах и о качестве их режиссуры?
– Те, что выходят у нас в Италии, я не смотрю.
– На протяжении своей карьеры ты не раз писал музыку к телевизионным фильмам и сериалам. Каковы особенности работы для телевидения?
– Телевизионный формат оставляет гораздо меньше простора и времени для музыкального сопровождения, а саундтрек редко достигает той же эпичности, что в полнометражном фильме. Однако в целом я всегда придерживаюсь одного подхода – стараюсь добиться взаимопонимания с режиссером и единства музыки и картинки.
По большей части телепостановки гораздо менее масштабны, чем кинофильмы, и при этом ориентированы на самую широкую аудиторию, поэтому, сочиняя для телевидения, я меньше экспериментирую и придерживаюсь более стандартных решений.