В погоне за звуком
Шрифт:
– Посвящение Мауро Мауру было моим долгом – это он просил меня написать это произведение и блестяще исполнил его в Риччионе, где дирижировал Флавио Эмилио Сконья. Франческо Катания – один из лучших трубачей, которых я когда-либо знал. Когда я думаю о нем, мне просто хочется плакать. Этот невероятный человек был первой трубой оркестра Оперного театра Рима, как вдруг у него случился паралич губ и ему пришлось отказаться от профессии. Представляешь себе такое? В театре знали о его блестящих талантах, и потому он был не уволен, а назначен дирижером оркестра. Он проработал еще несколько лет, однако вскоре совершенно оглох и тогда уже ушел из театра. Франческо был непревзойденным исполнителем и мог сыграть то, что никому не по силам. Мы уже говорили о том, что для фильма «Плохой, хороший, злой» я написал очень сложную партию и наложил в записи
– «Ut» – это нота до в латинской системе обозначения, но она может также принимать значение предиката. Например, «Cicero ut consul» – «Цицерон в качестве консула». То есть как бы два в одном, личность как таковая и профессиональная принадлежность…
Как мне кажется, это произведение об упадке: в начале идут виртуозные пассажи, в конце же – прореженные линии, точно последний привет инструменту и жизни как таковой.
Еще я подумал, что это произведение – своего рода музыкальная фотография, отражающая характер твоего отца. Он был трубачом, потом им стал ты – словно тембр трубы, играющей ноту до, соединил вас и ваших коллег в последнем привете.
– Я написал композицию для трубы, потому что об этом меня попросил Мауро Маур, и точка. Посвящение Катании родилось под воздействием эмоций, ведь я и сам был трубачом. Когда-то я бы смог сыграть сам это произведение, не слишком хорошо, но смог бы. А отцу я его посвятил, потому что он тоже был трубачом, и это посвящение, должен признать, является для меня самым важным.
– То есть ты отвергаешь мою интерпретацию?
– Да. В начале композиция очень динамична, однако такой темп длится всего полторы минуты. Как трубач я понимал, что если удлинить эту часть, у солиста могут возникнуть проблемы. Так что я расставил все таким образом, чтобы можно было взять дыхание и отдохнуть. Поэтому-то виртуозные отрывки чередуются с моментами затишья, и так композиция продвигается до самого конца, где замедляется до адажио и постепенно затухает. К финалу она строится всего на нескольких звуках. Последний скачок на октаву вверх, и постепенно звук умирает. Так я построил форму этого произведения.
Сегодня классические формы уже ни для кого не образец, сейчас важно открывать форму заново, и такие открытия могут навести композитора на нужный «неформат», который вполне может отсылать к формам, заимствованным из истории, вот только сейчас композитор играет ими по своему усмотрению.
– Мы уже отметили, сколь часто ты возвращаешься к идее кольцевой музыкальной формы и еще чаще к «неформату» вообще: словно все уже заложено в композиции и как бы зависло в неподвижной динамичности, в твоей звучащей скульптуре. И в то же самое время среди твоих произведений есть четыре концерта, а концерт – та самая форма, что уходит корнями в классическую традицию и никак не подразумевает «неформатности». Как тебе пришла мысль написать концерт и насколько ты ориентировался на «классическую модель», если, конечно, для тебя есть какая-то стандартная модель концерта)
– Прежде всего я хотел бы отметить, что «концерт» оказался самым подходящим названием, чтобы подчеркнуть жанр произведения, это – абсолютная музыка, подходящая для концерта. Я решил соблюсти трехчастную форму, которая отличает концерт, но объединил все три части, не делая между ними традиционных пауз.
Первый концерт – так называемый «Концерт для оркестра» я написал в 1957 году. Никто мне его не заказывал, и никто, следовательно, и не платил. Я посвятил его своему учителю Петрасси, автору восьми концертов. У меня никогда не было таких амбиций насчет количества концертов. Посвящая свою работу Петрасси я хотел воздать ему должное, показать его важность для меня и подчеркнуть то влияние, которое оказал он на мой собственный путь, хотя мне кажется, что уже в этом «Первом концерте» я достаточно далеко дистанцируюсь от его сочинений.
Дело в том, что я задумал написать концерт так, чтобы все задействованные в нем инструменты солировали. Не случайно я использовал такие инструменты, как флейта, флейта-пикколо, гобой, английский рожок,
– «Второй концерт» появился на свет лишь около тридцати лет спустя, в 1985 году. Он, как и первый, посвящен твоему учителю.
– Это так. Многие элементы композиции я получил, отталкиваясь от важной для меня серии Фрескобальди, но в отличие от «Первого» я задумал двойной концерт: для флейты, виолончели и оркестра. Петрасси никогда не писал двойных концертов. То же самое я сделал и в «Третьем концерте» (1991), только на этот раз солирующими инструментами выступили классическая гитара и маримба в сопровождении струнного оркестра. И, наконец, «Четвертый концерт» для органа, двух труб, двух тромбонов и оркестра я написал в 1993 году. Это также был двойной оркестр, однако тут уже я писал в том числе и по заказу.
– «Третий концерт» очень ритмичен и выразителен. Возможно, сказывается тембр солирующих инструментов – классической гитары и маримбы, однако с самого начала прослеживается его паттерн: микро- и макроструктуру поддерживает и связывает ритм. Этим ты как бы подмигиваешь минимализму?
– Не ты первый отмечаешь в ряде моих работ связь с минимализмом, он всегда казался мне весьма притягательным. В нем, несмотря на всю современность термина, мне видится что-то очень древнее, исконное. У минимализма много точек соприкосновения с джазом, блюзом, роком и народной музыкой, у них, как ты выразился, прослеживается единый паттерн: остинато. Композитор или исполнитель строит свой замысел на навязчиво повторяемом ритмико-мелодическом сигменте. Сегодня этим даже несколько злоупотребляют, черпая вдохновение в бассо остинато. Как бы то ни было, изначальная задумка – свести вместе минимализм и древнюю примитивную музыку.
Уже в первых архаических сообществах, обладающих лишь устной традицией, поскольку письменности еще не было, сообщение, которое люди хотели передать друг другу, должно было быть легко запоминающимся и общедоступно. И постоянно повторяющийся ритм или мелодия оказались наиболее подходящими для этой цели. Иногда все строилось вокруг повторения всего лишь двух звуков… и только-то.
Возьмем, например, бас таким, каким он предстает в африканской музыке, и сравним с тем, что звучит в так называемой ультрасовременной – тут-то и проступает концепция минимализма, которую, как я уже говорил, я считаю одной из древнейших, несмотря на новомодное название. В ней заложен максимум примитивного и максимум того, что дала эволюция. Такой странный замыкающийся круг истории кажется мне удивительным открытием. Но еще удивительнее те, кто пишет такую музыку: кому-то это удается прекрасно, кому-то не так хорошо.
– А кто из композиторов-минималистов тебе нравится?
– Среди моих любимых авторов-минималистов конечно же Джон Адамс. Ему удалось соблюсти меру, необходимую в минимализме, и вместе с тем предложить, по крайней мере в тех композициях, которые я слышал, что-то новое: технику, фантазию, связать западную традицию с африканской архаикой. А вот Гласс в этом смысле мне кажется каким-то более неповоротливым, в нем не чувствуются все эти перемены. У Наймана иной раз получается что-то очень симпатичное, а иногда я остаюсь равнодушен к его произведению. Райх тоже хорош.
– А себя ты не причисляешь к минималистам?
– Скажем так: пока я шел по долгому извилистому пути своей профессии, мне приходилось сталкиваться и с минимализмом.
– Кажется, ты задумал «Четвертый концерт» таким солидным, бесстрастным, словно противопоставляя его «Третьему». В его названии появляется цитата из Горация – «Это желание мое». Поэт написал эти стихи, когда получил от Мецената виллу Сабина. Тебе тоже подарили виллу?
– Нет, не дарили. (Улыбается.) Это название на латыни – посвящение «Институционе Университариа деи Кончерти» (IUC) на их пятидесятилетие. Концерт был написан по заказу этой организации. В 1993 году я еще не состоял в их руководстве. Помню, как мне позвонила Лина Буччи Фортуна, тогда президент Институционе, и сказала: «Маэстро, заходите к нам, у нас есть для вас предложение». Мы долго говорили по телефону, и она рассказала, что у них в планах – концерт моей абсолютной музыки.