В поисках Дильмуна
Шрифт:
Обнаруженные нами в этом году к югу от храмового дворика сооружения были не менее сложными, однако легче поддавались истолкованию. От южной стороны стены прямо на юг спускались ступени. Идя по ним, мы испытывали волнение, какое неизменно внушают человеку ступени, ведущие в неизвестность. Однако после восьмой ступеньки лестница внезапно обрывалась. Дальше мы увидели стену, край которой высился вровень с верхней площадкой лестницы. Вниз стена уходила намного глубже, чем уцелевшая нижняя ступенька, — на целых три метра. И она удивила нас своим необычным видом. С наружной, южной стороны — искусная кладка из тщательно подогнанного тесаного камня, а обращенная к лестнице внутренняя сторона — неровная, камни совсем не обработаны. Словно она не предназначалась для обозрения.
Так оно и было. Стена эта подпирала террасу;
Расчищая с бригадой рабочих из Барбара снаружи опорную стену террасы, Педер и Хельмут установили, что она продолжается на запад и на север. Затем они обнаружили вторую лестницу, идущую в юго-восточном направлении навстречу первой. Подножия обеих лестниц могли бы сомкнуться, не будь первая отсечена опорной стеной.
Были предприняты усилия, чтобы поскорее выйти на воображаемую точку «встречи» двух лестниц. Однако это оказалось неосуществимой задачей. Потому что прямо над ней, на уровне края опорной стены, лопаты наткнулись на кладку колодца.
Колодцы относятся к числу наименее любимых археологами объектов. Они всегда появляются некстати, тормозят прохождение разреза в нужном месте, пронизывают важные стены или полы. Они всегда моложе нарушенных ими слоев. Однако пренебречь ими нельзя. Уберите окружающий грунт, и колодезная кладка уподобится торчащей в раскопе фабричной трубе, а это недопустимо: фабричная труба на то и рассчитана, чтобы стоять без боковых опор, тогда как колодец подпирается грунтом. Если наткнулся на колодец, то разрушай его кладку. Правда, данный колодец полностью разрушен в этом году не был, так как он подпирался отчасти стеной террасы, отчасти нетронутым грунтом противоположной стороны разреза. Однако внутри его расчистили, и по ходу работы сторону, обращенную к наружной лестнице, разбирали, чтобы она не обвалилась в раскоп.
Нас ничуть не удивило, что найденные в колодце черепки были не обычного барбарского типа, а гораздо более позднего происхождения. Зато нас поразила замечательная красота керамики. Черепков оказалось множество, и большинство их представляло изящную тонкостенную посуду. Тут были вазы соломенного цвета, с узким горлом и. двумя высокими ручками; почти сохранившийся, покрытый синей глазурью, очень большой круглый горшок на четырех ножках; несколько широких глазурованных мисок с великолепной росписью. Две самые красивые миски расписаны не правильными узорами, а яркими линиями, зеленого, оранжевого и желтого цветов, создающими иллюзию пламени. Конечно, от них остались одни осколки, но все черепки были налицо, и, по мере того как в лагере эти сосуды обретали исконную форму в руках Юниса, стало очевидно, что перед нами изысканные образцы исламской глазурованной посуды, способные вызвать зависть любого музея изящных искусств. Принадлежность этой находки к исламскому периоду не вызывала сомнения; тщательное изучение литературы и многочисленных европейских и ближневосточных коллекций позволило нам твердо датировать миски IX в. Оставалось непонятным лишь одно, каким образом в колодец могла попасть такая посуда. Вблизи нет никаких развалин исламской поры, и вряд ли подобные сосуды входили в утварь добытчиков строительного камня, чьи траншеи — единственное наряду с черепками свидетельство позднейших нарушений первозданности четырехтысячелетнего объекта.
То, что сам колодец не олицетворяет исламского присутствия, выяснилось очень скоро. Продолжая копать вокруг него, Педер и Хельмут обнаружили две вещи, сказавшие нам все, что требовалось. В том месте, где подножие второй лестницы, перед фасадом стены, упиралось в низ колодца, помещался прямоугольный каменный резервуар, поверх которого и был сооружен колодец. Как только выбрали песок, в резервуар начала сочиться вода. А примерно в метре к югу от колодца обнаружилась еще одна опорная стена, с таким же превосходно обтесанным и выложенным южным фасадом и неотделенной внутренней стороной.
Теперь мы располагали нужными данными, чтобы реконструировать историю храма. Первоначально он венчал небольшой холм, и от него в южную сторону спускалась лестница к источнику у подножия холма, с квадратным водосборником. Затем площадь храма расширили, соорудив доходящую до самого источника
Система террас придала нашему храму у Барбара совсем другие масштабы. Стало очевидно, что первичная материковая поверхность пролегала на два с половиной — три метра ниже нынешней пустыни, так что храм на своей платформе над отвесными стенами террас смотрелся куда внушительнее, чем мы предполагали. Напрашивалось сравнение с зиккуратами — ступенчатыми культовыми сооружениями Месопотамии. В ходе раскопок обнажались все новые участки лестниц и пандусов, и, когда в конце рабочего дня я приезжал на машине за Педером и Хельмутом, мне казалось, что храмовая площадка в центре поднялась еще выше.
По-своему не менее внушительное впечатление производил раскоп в Кала’ат аль-Бахрейне, где П. В. и Могенс Круструп работали уже четыре года. Обнажились значительные участки стен загадочного «дворца» высотой от трех до четырех с половиной метров, и монументальный характер здания стал очевиден. Расчищенная в два первых года площадка с тремя «ваннами-саркофагами» теперь смотрелась лишь как альков под лестницей в углу зала шириной свыше семи с половиной метров.
Мы могли бы принять этот зал за открытый внутренний дворик, не сохранись здесь квадратный каменный постамент одной из двух колонн, поддерживавших потолок. Место второй колонны обозначала слегка приподнятая над глиняным полом квадратная каменная платформа.
Все наши попытки датировать «дворец» по-прежнему оставались тщетными. Те из нас, кто копал в других местах, никак не хотели поверить, что такое возможно, и мы снова и снова спускались в раскоп, всякий раз убеждаясь, что жилые слои на самом деле отсутствуют. Никаких следов! Слой разрушения — полутораметровый пласт каменных обломков и больших кусков гипса (очевидно, остатки обвалившегося края стены и кровли, а может, и следующего этажа) лежал прямо на глиняном полу. В верхней части слоя разрушения было множество черепков тонкостенных глазурованных или окрашенных в красный цвет мисок — керамика времен Александра Македонского и моего города V. Было очевидно, что во времена города V «дворец» еще стоял, правда в виде остова без крыши, и использовался для свалки. Таким образом, мы располагали тем, что археологи часто называют terminus ante quern — «верхним временным пределом». Дворец появился до 300 г. до н. э. Похоже, он старше ванн-саркофагов, которые мы уверенно отнесли примерно к 650 г. до н. э. Найденные нами за лестницей три саркофага несомненно были опущены в ямы в полу, и трудно представить себе, чтобы захоронения производились, когда здание еще оставалось обитаемым. Трудно, но такое не исключено: в истории Двуречья известны периоды, когда умерших хоронили под полом дома, в котором они жили.
Типичные миски из-под змеиных захоронений. Миска слева (27) служила крышкой миске справа. Эти сосуды принадлежат городу IV, который мы склонны датировать ассирийским периодом, около 700 г. до н. э.
Однако мы не могли довольствоваться верхним временным пределом, сколько бы точен он ни был. Требовался еще terminus post quern — «нижний предел». Напомню, я сам склонялся к тому, чтобы отнести «дворец» с саркофагами к городу IV, т. е. в промежуток между касситским (около 1200 г. до н. э.) и нововавилонским (около 600 г. до н. э.) периодами, и связать его с Упери, который послал дары Саргону Ассирийскому в 709 г. до н. э П. В. хотел бы, чтобы «дворец» был старше, намного старше, но ему пришлось согласиться, что в таком случае срок службы здания выражался очень уж большой цифрой.