В поисках Дильмуна
Шрифт:
Обратно на Бахрейн мы поспели как раз к мятежу. Только я разметил участок для нового зондажа — аккуратный квадрат размером 5x5 метров в двадцати пяти метрах к югу от предшествующего раскопа, и мы принялись снимать верхний слой, как из Манамы через бухту до нас донеслись звуки выстрелов.
Мятеж оказался, как я понимаю, не из самых бурных, притом он не удался. Но для археологической экспедиции любой, даже самый умеренный мятеж некстати. Началось с того, что базарный люд воспротивился попыткам полиции прогнать какого-то мелкого торговца с его постоянного места, затем последовали стычки, демонстрации и массовые митинги, руководимые молодыми парнями, первыми выпускниками основанной на Бахрейне двадцать лет назад первой средней школы в области Персидского залива. А через сутки дело дошло уже до всеобщей забастовки, призванной, в частности, остановить добычу и очистку нефти и сопровождаемой разного рода требованиями созданного молодежью «Высшего исполнительного
Мы с первого года нанимали своих рабочих в деревнях, а в деревне власть осуществляет староста, подчиненный министру сельского хозяйства — пост, который занимает родственник шейха. Сельские жители не привыкли повиноваться указаниям горожан из Манамы или Мухаррака. И когда через день после того, как Манама была парализована забастовкой, к нашей крепости приехали молодые парни на мотоциклах и предложили рабочим экспедиции бросить работу, те пришли к нам поделиться своим недовольством. Одно дело, когда сыновья и братья, служащие в нефтяной компании, отказываются работать, чтобы лишить правительство дохода. Но если остановить раскопки, это значит сберечь правительству деньги! Тем не менее на другой день два наших бригадира пришли в лагерь пораньше и рассказали, что в деревнях состоялись собрания и было решено остановить работу, дабы не навлечь на себя или на нас неприятности со стороны городских заводил. Мы не стали возражать, только заметили, что становится туго с продуктами, так как базар в Манаме закрыт. Бригадиры обещали, что крестьяне снабдят нас в Достатке яйцами, рисом и овощами.
Жители деревни Барбар оказались более стойкими. Руководитель нашей тамошней бригады сам был деревенским старостой, к тому же барбарцы очень гордились замечательным каменным храмом, террасы которого обнажались под их лопатами. Когда мы, как обычно, приехали в Барбар (шел третий день забастовки), бригада была в полном сборе и встретила смехом известие о том, что рабочие на крепостном городище предпочли прервать работу.
С непривычной ленцой бродили мы по опустевшим раскопам, завершая наши измерения и зарисовки. Из Манамы в тот день до нас доходили скудные, но достаточно тревожные вести. В городе происходили стычки, горели подожженные автомашины, говорили (этот слух оказался ложным), будто одного из шейхов вытащили из машины и забили камнями насмерть. Полиция сосредоточила усилия на том, чтобы не дать перерезать магистраль между Манамой с ее нефтеочистительным заводом и нефтепромыслами Авали. Большинство других дорог бунтовщики блокировали, завалив пальмовыми стволами. Забастовка поразила всю страну, за исключением наших раскопов у Барбара. Ни мы, ни наш тамошний бригадир Мухаммед бин Ибрахим не сознавали, насколько серьезно будет воспринята такая брешь в сплоченном фронте забастовщиков. Однако на другое утро, когда мы направились на «Лендровере» в сторону Барбара, нам пришлось остановиться в полукилометре от лагеря. Водопропускная труба первого на нашем пути оросительного канала была разбита. Попробовали другую колею, третью; в конце концов поехали по главной колее, ведущей к шоссе и к Манаме. Все дороги были блокированы поваленными деревьями и разрушенными мостами. Лагерь был отрезан.
Возвратившись, мы устроили военный совет. Экспедиция оказалась, по сути дела, в осаде, причем наша позиция была достаточно уязвимой. Мы знали, что против нас лично бахрейнцы не настроены враждебно, но стачечный комитет задался целью поставить правительство в затруднительное положение перед всем светом, и одним из средств к достижению этой цели было показать, что полиция больше не в состоянии охранять пребывающих в Бахрейне иностранцев. Больше всего мы боялись пожара. Стены и крыши наших барасти стали сухими, как трут. Какой-нибудь фанатик мог одной спичкой уничтожить весь лагерь. Нам доводилось видеть такие пожары в деревнях, мы сами участвовали в тушении пожара в ближайшем селении и убедились, как мало толку от нашего единственного огнетушителя, когда горят столь легковоспламеняемые постройки.
С другой стороны, коль скоро мы подверглись осаде, то крепость вполне подходила, чтобы выдержать ее. Португальские бастионы представляли собой отвесную стену, преодолеть которую можно было лишь в трех местах. С верхушки башен открывался вид на много километров
Следующие два дня прошли в атмосфере какой-то нереальности. В озаренном ласковым мартовским солнцем лагере царили мир и покой. В раскопах за рвом — никакого движения. Ни рабочих с тачками, ни дымка над костром для кальяна, ни гостей, которые в принципе никогда не переводились, а в четверг вечером и по пятницам (мусульманский выходной) приезжали целыми толпами и бродили по широкой макушке телля. Теперь же-ни души, будь то на самом холме или под пальмами за ним. И полная тишина. Вдалеке на юге через пальмовые рощи и кустарниковую пустыню протянулось идущее в направлении восток — запад асфальтированное шоссе Манама — Эль-Будайи, соединенное наезженной колеей с нашей крепостью. Разрушенные мосты на этой колее отрезали нас от шоссе; по слухам, и сама магистраль была блокирована поваленными деревьями. С утра до вечера мы держали шоссе под наблюдением: машин не видно, и в тихом воздухе не слышно гула моторов…. Стало быть, шоссе блокировано накрепко.
День сменила ночь. Как-то странно было бродить в темноте вдоль крепостного вала. Это отдавало прошлым столетием: несешь дозор и вслушиваешься, ожидая нападения «туземцев». Разумеется, на Бахрейне жили не «туземцы», а бахрейнцы, с которыми мы были знакомы не один год, которые приезжали на машинах и велосипедах и, стоя на краю раскопов, задавали такие же умные или глупые вопросы, какие мы слышали от посетителей наших раскопок в Дании. Полно, способны ли эти люди подкрасться в темноте, чтобы поджечь наш лагерь? Хотелось отменить все дежурства и лечь спать.
Никто не напал на нас. За всю ночь никаких посторонних звуков.
И на другой день мы тоже ничего не заметили.
Зато в конце этого дня осада была снята. Под вечер временами до нас стал доноситься рокот моторов, стрекотавших среди пальмовых зарослей в лощинах между нами и шоссе. Так продолжалось около часа, а перед самым закатом по склону телля поднялись джип и два грузовика и остановились за сухим рвом около наших «лендроверов». Из грузовиков выскочили вооруженные полицейские и рассыпались вокруг крепости. Спускаясь с крепостного вала, мы встретили двух офицеров. Весь отряд производил очень воинственное и решительное впечатление; похоже было, что полное отсутствие какого-либо противника внушило воякам чрезмерную самоуверенность.
Хотя вообще-то их бдительность не была беспричинной: в четырех местах им пришлось расчищать колею, соединяющую нас с шоссе, — где оттаскивали в сторону поваленные пальмы, где восстанавливали мостики через высохшие оросительные каналы.
Всеобщая забастовка все еще продолжалась. Мы услышали, что уличное движение в Манаме парализовано и дорога, на Эль-Будайи перерезана в пяти-шести местах. Полиция удерживает Манамскую крепость, охраняет европейский квартал по соседству с военно-морской базой и отстояла дорогу на Авали и к нефтеочистительному заводу. Именно со стороны Авали этот отряд доехал до главной магистрали и оттуда продолжил движение на север, к нам.
Инспектор полиции, молодой бахрейнец, предложил нам немедленно эвакуировать лагерь и ехать под охраной на военно-морскую базу, пока еще достаточно светло, чтобы видеть препятствия на дороге. Мы объяснили, что не можем бросить наши материалы на произвол бродящих кругом мятежников. Приближающиеся сумерки делали долгие споры бессмысленными, и в конце концов инспектор согласился, что можно без опаски переждать еще ночь. Но завтра же утром нам надлежит погрузить на машины все наиболее ценное и быть готовыми к выезду; в десять часов прикрывать наше отступление прибудет отряд. Мы вежливо отклонили предложение оставить для охраны лагеря двух людей с винтовками. (Зачем нам возбужденные опасной патрульной службой в Манаме служаки, способные открыть стрельбу по нашим друзьям из деревни, если те задумают прийти к нам с новостями или продуктами…) Мы легли спать, не выставив на ночь никакого караула.
На другое утро (это была пятница) мы покинули лагерь. Три полицейские машины плюс наши два «Лендровера» составляли внушительный конвой, и принятые полицейскими предосторожности быстро погасили все намеки на веселье, с каким мы приготовились снова вступить в контакт с внешним миром. Казалось, мы едем сквозь вражескую территорию; чтобы добраться до «наших» позиций, надо было одолеть позиции «врага»… На месте каждой разрушенной переправы лежали пальмовые стволы, и мы, уподобляясь канатоходцам, медленно катили по ним на машинах, чутко прислушиваясь к указаниям сержанта, следившего за положением колес. Пока конвой преодолевал очередное препятствие, полицейские рассыпались по местности, прикрывая наше движение. На то, чтобы добраться до магистрали, ушел целый час. Здесь нам объяснили, как вести себя на пути к Манаме: ни в коем случае нигде не останавливаться; при виде толпы на дороге — мчаться вперед на полной скорости, сигналя и производя возможно больше шума, чтобы сбить с прицела бросающих камни. Впереди пойдет один полицейский грузовик, второй будет замыкающим. Мы изобразили бесстрашие и поехали. И вплоть до первого полицейского поста на дороге к Авали не встретили ни души.