В поисках дырявого зонта
Шрифт:
— Это та самая замечательная книжечка с самыми прекрасными на свете стихами, о которой говорил Толусь Поэт, — не выдержала Гипця.
— Тихо! — одернул ее Кубусь. — Нельзя мешать дедушке.
— Ну ладно, ладно, — пробурчал дед Куфель. — Это та самая книжечка, но о ней речь еще впереди. А пока, скажу я вам, мы на вилле пани Ваумановой. Как раз там старый чудак Мухарьян написал письмо родной сестре и отдал его какому-то офицеру, потому что, как известно, почта в Варшаве тогда не работала. Офицер спрятал письмо в карман, и я не знаю, что с ним было дальше. Никто
— Фантастика! — закричали дети.
Воспользовавшись паузой, дед Куфель сделал глоток портера и, облизнув губы, стукнул ладонью по столу.
— Трудно в это поверить, но так оно и было!
— А что случилось со старым Мухарьяном? — спросил Кубусь.
— И правда, скажу я вам. Пропал во время восстания. Такая судьба, скажу я вам. Мухарьян пропал без вести, оставив после себя виллу, пятьсот девяносто три зонта и нечто замурованное в ванной. А письмо путешествовало по свету больше полувека. И когда почтальон постучал в дверь, родной сестры Мухарьяна, пани Повальской, уже не было в живых. Зато оставался ее любимый "очаловательный" сынуля, некий пан Повальский с напомаженными усиками.
— Усик! — ахнула Гипця.
— Да, этот лакированный франт в лягушачьем соку! — Дед Куфель дрожал от негодования. — Этот портач и халтурщик из халтурщиков. Получил он, скажу я вам, письмо и подумал себе: "Это очень холошо, что очаловательный дядюшка не забыл о нас. Стоит выблаться в Польшу и заблать то, что оставил дядюшка". Вот потому-то, скажу я вам, мои глаза увидели это свиное ухо в заливной телятине! Потому-то я дал себя обмануть! Потому-то невинной детворе должен был рассказывать об охоте на львов в штате Небраска!
— Значит, дедушка никогда не был в Америке? — поинтересовался Кубусь.
— Я? — обиделся дед Куфель. — А чего я там не видел? Я, мой дорогой, ни разу еще не выезжал из Варшавы. — Он ненадолго задумался, потирая ладонью щеку, — О чем это я говорил? Да, помню. Значит, пан Повальский появился в Варшаве и начал лихорадочные поиски черного зонта.
— Теперь понятно, — вмешалась Гипця, — почему Усик знал адрес пани Баумановой и знал, что я хожу к ней заниматься английским. Он, видно, следил за этим домом.
— Так, — подтвердил дед Куфель. — Не он один, правда, следил за домом. По приезде в Варшаву он снюхался с одним темным типчиком…
— Спортсменом, — перебил Кубусь и тут же пояснил: — Так мы называли того парня в замшевой курточке.
— Какой он там спортсмен! — обрушился на мальчика дед Куфель. — Темные делишки — вот его занятия. И не перебивайте меня, а то никогда не закончу эту историю. Значит, скажу я вам, снюхался он с тем Фредеком Бухальским и всей его компанией. Назначил за зонт большую награду. А в это время наш дорогой Толусь Поэт, обожатель собачьих хвостов и красивых стишков, купил в букинистическом магазине небольшую книжечку.
— Наверно, со стихами Омара! — возликовала Гипця.
— Именно так, — засмеялся дед Куфель. — Каким чудом она туда попала, не берусь судить.
— И к этим поискам он привлек нас, — добавил Кубусь.
— Это и в самом деле страшно интересно, — призналась Гипця.
Нахмурившийся Кубусь нервно потирал щеку.
— Я одного не понимаю. Почему Толусь Поэт упоминал о каком-то клиенте и почему утверждал, что тому, кто найдет зонт, придется обращаться к нему.
— Э, да ты, дорогуша, не знаешь Толуся. Он хочет быть умнее самого себя. Клиентом был он сам, так как, скажу я вам, никого не хотел посвящать в тайну зонта. Он считал, что лишь ему одному известен адрес этого дома. И что касается адреса, то, скажу я вам, он был даже прав, так как в ручке зонта адреса не было. Однако пан Повальский знал адрес виллы своего дядюшки. Но все это — чушь собачья, не о том сейчас речь. Речь идет, скажу я вам, о черном зонте. Шайка начинает шнырять тут и там, вынюхивать, раскидывать мозгами. Все понимают, что зонт таит в себе что-то очень важное. И вот поди ж ты — разнюхали! Один из подручных Фредека нашел на барахолке старый зонт с серебряной ручкой…
— Это зонт, который Усик велел мне отнести к пани Баумановой, — взволнованно заметил Кубусь.
— Тот самый. Усик — не дурак, знал, что делает. Понимал, что это не тот зонт, который они искали.
— А откуда он мог знать? — спросила Гипця.
— Это просто. В серебряной ручке не было плана. План был только в ручке зонта пани Баумановой.
— Одного не понимаю, — посетовал Кубусь, — почему Усик отослал пани Баумановой тот, ненастоящий зонт?
Дед Куфель снисходительно улыбнулся.
— А потому, дорогуша, чтобы в случае чего оказаться в стороне. Вдруг пани Бауманова сообщит в полицию, а полиция — цап его за штаны! Что ты здесь делаешь и что тебе, братец, не сидится дома? Он ведь только тогда за ум взялся, когда сначала свистнул настоящий зонт, а потом по-дурацки его потерял! — засмеялся дед Куфель и отхлебнул с полкружки портера.
— А потом, — промочив горло, продолжил старик, — Толусь Поэт пришел к нему в отель…
— Это был мой план, — с гордостью заметил Кубусь.
— Твой план, дорогуша, — подтвердил дед Куфель, с сожалением глядя на мальчика. — План, который обернулся против вас. Я не знаю, как до этого дошло, скажу я вам, но Толусь снюхался с Повальским… — Здесь дед Куфель глумливо усмехнулся. — Песий хвост снюхался со свиным ухом! Хо-хо… Сами знаете, что из этого вышло. Оба под арестом.
— Жаль мне Толуся, — робко заметила Гипця. — Он так любит стихи!
Дед Куфель многозначительно кашлянул.
— Не беспокойся, ничего ему не будет. Но еще до того, как случилось это несчастье, прежде чем состоялся последний акт представления, голова заболела у кого-то другого.