В поисках Евы
Шрифт:
Было очень непривычно и страшно видеть маму в больнице, в реанимации, в подобном состоянии, подключенной к монитору. К монитору ведь подключают не просто так, а для постоянного наблюдения за показателями жизнедеятельности, подключают, когда есть риск каких-то внезапных сбоев. «А ведь мама никогда не лежала в больницах, – подумал Александр. – Да она и не болела никогда, разве что простужалась, или иногда повышалось давление. Но повышалось, а не скакало-зашкаливало. Надо же».
Александр стоял и смотрел на маму до тех пор, пока Михаил Илларионович не закрыл дверь. Потом он спросил:
– А что произошло, она вам не сказала? Почему вдруг криз? Не было никогда такого.
В субботу вечером мама выглядела бодрой, веселой, совершенно здоровой.
– Стресс. – Михаил Илларионович округлил глаза и выпятил нижнюю губу. – От чего же еще будут кризы у непьющего человека? Какой именно стресс, я не уточнял, незачем заново запускать переживания, сами понимаете.
Александр кивнул. Он начал догадываться о причине стресса.
– Ваша мама сказала, что вечером пришла с работы в хорошем самочувствии, а дома сильно понервничала и сразу же почувствовала, как она сказала, «удар изнутри в голову». Двести двадцать на сто пятьдесят намерила «Скорая», а обычно у нее.
– Сто сорок на восемьдесят, – сказал Александр, ругая себя в уме самыми последними словами.
Знал же ведь, что мама, если нет гостей или каких-то важных дел, смотрит вечером новостные программы, начиная с семичасового выпуска на канале НТВ. Знал же ведь, что сейчас, когда он стал совладельцем клиники, мама стала интересоваться не только его делами, но и делами всей клиники. Значит, должен был догадаться, предусмотреть, позвонить, объяснить, что этот гнусный сюжет не имеет ничего общего с действительностью. То есть имеет, конечно, потому что он сам по себе действительность, но это чья-то подлая затея, на которую маме не стоит обращать внимания. Надо было догадаться и сразу же по окончании сюжета позвонить, поговорить, объяснить. А лучше всего – позвонить до того, подготовить, сказать, что некие люди устроили сегодня провокацию, сказать, что это неопасно, что это смешно, смешнее, чем все наши юмористы, вместе взятые. Умный и предусмотрительный сын так бы и поступил. Ключевое слово «умный». Ну а потом даже дурак бы догадался позвонить и сказать: «Привет, мам! Ты, наверное, уже слышала, что моя настоящая фамилия Бергман? Не знаешь, Ингмар Бергман мне случайно не родня? Я слышал, что после него осталось большое наследство. Уж не причитается мне чего?» Посмеялись бы, и лежала бы мама сейчас дома, в своей постели, с книжкой в руках. Идиот! Дебил! Имбецил! Олигофрен!
Олигофрен – это общее название для идиотов, дебилов и имбецилов, но почему бы не обозвать себя лишний раз, если уж заслужил? Хотелось еще побить себя немного головой о стену, но в присутствии коллеги-реаниматолога было неудобно этим заниматься.
– Я вас очень прошу, Михаил Илларионович, когда мама проснется, передайте ей от моего имени, что все хорошо, что все как нельзя лучше, и волноваться ей незачем.
– Передам, – пообещал добрый доктор, – непременно передам. А вы запишите наш телефон и можете позвонить мне утром, с половины восьмого до восьми.
Александр вбил номер в память телефона и спохватился:
– А что надо привезти? Я лучше не буду звонить, а приеду утром.
– Приезжать лучше после десяти тридцати, когда обход заведующего закончится и будет что сказать. Белье и тапочки ваша мама с собой взяла, не иначе как «Скорая» подсказала, так что вещи пока ей не нужны, это уже в отделение привезете, после. Сейчас привезите воду, простую, без газа, литра два-три, и пока больше ничего не надо. Такие состояния не способствуют улучшению аппетита, а кормят у нас хорошо. Во-первых, главный врач новый, на прежнего уголовное дело завели, а во-вторых, наш заведующий Сергей Романович любит лично снимать пробу с того, что раздают больным. С бурными административными последствиями. Поэтому супы у нас в отделении водой не разбавляют и вообще не шалят. Вы, кстати, поговорите с Сергеем Романовичем насчет двухместной палаты, как коллега с коллегой. Только денег не предлагайте,
«Вы же свой» обнадеживало. Александр попросил Михаила Илларионовича немедленно сообщить ему, если состояние мамы вдруг начнет ухудшаться. Михаил Илларионович, за неимением в вестибюле дерева, постучал себя костяшками пальцев по лбу и сказал, что надеяться надо на лучшее, а о плохом вообще упоминать не стоит, но он, если что, позвонит и по смене передаст, чтобы звонили. Короче говоря – успокоил, у него это хорошо получалось.
Из больницы Александр поехал к матери. Квартира была в порядке, можно было бы подумать, что мама просто куда-то ушла, и только блюдце с пустыми ампулами, стоявшее на столе, свидетельствовало о том, что здесь была «Скорая помощь». Александр достал с антресолей сумку побольше, аккуратно сложил в нее все то из вещей, что могло понадобиться, в его понимании, в больнице, не забыв и про запасные тапочки, и про очки для чтения. Прихватил и две лежавшие на виду книги, которые явно сейчас читались. Сумку оставил в багажнике машины, чтобы всегда была под рукой, вдруг матери что-то понадобится. В ближайшем круглосуточном супермаркете накупил воды и холодного зеленого чая, единственного из напитков подобного рода, который мать иногда пила. Немного подумав, купил лимоны, лайм, мандарины и апельсины. Цитрусовые в больнице всегда кстати, они легкие и хорошо освежают.
Приехав домой, Александр принял душ, выпил две таблетки снотворного, поставил будильник на семь утра и лег спать. Без снотворного он точно бы не заснул, а завтра предстояла операция, причем из числа тех, которые без крайней необходимости лучше не отменять. Весьма занятая женщина, владелица чего-то крупного, связанного с добычей и переработкой рыбы, прилетела вчера из Мурманска для того, чтобы завтра, то есть – уже сегодня, сделать вторую по счету подтяжку кожи лица и шеи у доктора Берга. В субботу она улетала обратно, потому что уже в понедельник начинались какие-то архиважные переговоры.
Где тонко, там и рвется – чрезвычайные ситуации всегда выпадают на те дни, на которые назначены «труднопереносимые» (в смысле перемены дат) операции, это закон. Закон подлости. Александр редко болел, простуда его не брала, а эпидемии гриппа чаще всего обходили стороной, но если уж заболевал, то всегда неудачно – с проблематичным переносом операций. Тяжелее всего, это когда пациенты подвинуты на астрологии и долго вычисляют благоприятный, по их мнению, день. Но, с другой стороны, такие люди больше привязаны к дате, а не к конкретному врачу. Уговорить их перенести операцию практически невозможно, но замену одного врача другим они воспринимают спокойно. Посокрушаются немного, больше для виду, и соглашаются, тем более, что при подобных неувязках в клинике «La belle Helene» было принято давать клиентам скидку. Комплимент от заведения.
В больницу Александр приехал к девяти часам.
– Что вы так рано? – удивился Михаил Илларионович, принимая передачу. – Но раз уж пришли, то можете помахать маме ручкой и послать воздушный поцелуй.
Видимо, во взгляде Александра проскользнуло нечто особое, потому что Михаил Илларионович застыл на мгновение, а потом сказал:
– Подождите, вынесу вам халат и бахилы. Но только – недолго, пока все на пятиминутке.
Вернув пакет с водой и цитрусовым набором Александру, сам, мол, и вручишь, Михаил Илларионович ненадолго скрылся за дверью, а вернувшись вручил Александру халат, колпак и одноразовые бахилы.
– Десять минут! – строго сказал он. – И говорите тихо, пусть другие думают, что вы консультант.
Халат оказался с богатырского плеча, Александр был не мал и не хил, но в этот халат он смог бы завернуться дважды, а полы доставали почти до щиколоток. Трудно, почти невозможно, было вообразить человека, которому подобное одеяние пришлось бы впору. Разве что Илье Муромцу. И колпак был под стать халату, сползал на глаза, пришлось подвернуть его так, чтобы получилось нечто вроде большой тюбетейки.