В поисках любви
Шрифт:
— Не раньше семи. Оставайтесь, познакомитесь с ним, он невероятный дост.
— Нет уж, спасибо, ни за что.
— А кто он такой? — спросил лорд Мерлин.
— Зовут — герцог Суветер.
Дэви и лорд Мерлин переглянулись, с великим изумлением, но и отчасти с веселым ужасом.
— Фабрис де Суветер?
— Да. Вы его знаете?
— Линда, душа моя, глядя на тебя, вечно забываешь, какая провинциалочка кроется за этой светской искушенностью. Конечно, мы его знаем, и про него все знаем, и, скажу больше, — не мы одни, а все, кроме тебя.
— Ну и вы не согласны, что он — потрясающий дост?
— Фабрис, — веско произнес лорд Мерлин, — один
— Помните, — сказал Дэви, — как мы его в Венеции наблюдали за работой — залучал их, бедненьких, в свои сети, как кроликов, одну за другой.
— Позвольте вам напомнить, — сказала Линда, — чей вы сейчас едите хлеб.
— Да, совершенно справедливо, — и превкусный! Еще эклерчик, Линда, будь добра. В то лето, — продолжал он, — когда он у Чиано [89] увел девицу, — что за буча поднялась, век не забыть — а через неделю бросил ее в Канне и укатил в Зальцбург с Мартой Бермингем, и Клод, бедняга, стрелял в него четыре раза, да так и не попал.
— Фабрис — человек заговоренный, — сказал лорд Мерлин, — не знаю, в кого еще столько раз стреляли, но не слыхал, чтобы он когда-нибудь хоть царапину получил.
89
Гальяццо Кано (1902–1944), граф, зять Муссолини, итальянский политический деятель.
Линда приняла эти разоблачения равнодушно, тем более, что Фабрис уже предварил их сам. К тому же обычно женщину не очень трогает, когда ей рассказывают о прошлых увлечениях ее предмета; будущие — вот что внушает страх.
— Уходим, Мер, — сказал Дэви. — Кошечке пора облачаться в неглиже. Воображаю эту сцену, когда он учует вашу сигару — тут, чего доброго, и до crime passionel [90] недалеко. Линда, до свиданья, милая, мы едем обедать с собратьями-интеллектуалами, как ты понимаешь, а завтра встречаемся за ланчем с тобою в «Рице», да? Так, значит, — в час, приблизительно. До свиданья, — и привет от нас Фабрису.
90
Зд. Убийство из ревности (фр.).
Фабрис, войдя, повел носом и пожелал узнать, кто курил. Линда объяснила.
— Они говорят, что вы знакомы.
— Но разумеется, — Мерлин, милейший человек, и бедный Уорбек, такое невезенье со здоровьем. Мы с ним встречались в Венеции. Какое у них впечатление от всего этого?
— Над квартирой, во всяком случае, очень потешались.
— Да, воображаю. Совсем для вас неподходящая квартира, но удобно, и тут еще война надвигается…
— Но мне она страшно нравится! Я бы ее ни за что не променяла на другую. Какие они молодцы, правда, что разыскали меня?
— То есть вы хотите сказать, что до сих пор не сообщили никому, где находитесь?
— Как-то не собралась — дни бегут — просто забываешь о таких вещах.
— А им пришло в голову вас хватиться только через шесть недель? Похоже, у вас на удивление безалаберная семейка…
Линда вдруг бросилась к нему на шею и очень горячо, взволнованно попросила:
— Никогда, никогда не отпускайте меня обратно к ним!
— Мой ангел — но вы их любите! Мамочку и Пулю, Мэтта, Робина и Викторию, и Фанни. Что все это
— Я не хочу расставаться с вами никогда в жизни.
— Ага! Но, вероятно, придется, и скоро. Война будет, вот в чем дело.
— Почему мне нельзя остаться? Я могла бы работать — сестрой милосердия, например, — ну, пожалуй, не сестрой все-таки, но кем-нибудь.
— Если вы обещаете исполнить, что я скажу, то ненадолго можете остаться. Вначале мы будем сидеть и смотреть на немцев из-за линии Мажино, тогда я буду часто бывать в Париже — то в Париже, то на фронте, но главным образом здесь. В это время хочу, чтобы и вы были здесь. Потом кто-нибудь, либо мы, либо немцы — но очень боюсь, что немцы — хлынет через линию укреплений и начнется маневренная война. Когда наступит этот этап, меня предупредят, и вы должны обещать, что в ту же минуту, как я велю вам ехать в Лондон, вы уедете, даже если не будете видеть для этого оснований. Ваше присутствие неимоверно мешало бы мне исполнять мои обязанности. Итак — даете торжественное обещание?
— Хорошо, — сказала Линда. — Торжественное. Уверена, что меня не постигнет такая беда, но обещаю поступить, как вы скажете. А вы дадите мне обещание, что, как только все кончится, приедете в Лондон и снова разыщете меня? Обещаете?
— Да, — сказал Фабрис. — Я это сделаю.
Ланч с Дэви и Мерлином проходил тягостно. Накануне мужчины допоздна весело проводили время в кругу друзей-литераторов, и все признаки этого были налицо. Дэви начинал ощущать мучительное приближение диспепсии, а лорд Мерлин честно и откровенно маялся похмельем и, когда снял очки, никто не обнаружил бы в его глазах излишней доброты. Но несравненно хуже всех было Линде — ее буквально сокрушил подслушанный невзначай в вестибюле разговор двух дам француженок о Фабрисе. Следуя давней привычке не опаздывать, вдолбленной в нее дядей Мэтью, она пришла, по обыкновению, пораньше. Фабрис ни разу не водил ее в «Риц», и обстановка тут привела ее в восхищение: она знала, что выглядит ничуть не хуже других, а одета — почти не хуже, и преспокойно расположилась поджидать, когда подойдут остальные. Внезапно с екнувшим сердцем, как бывает, когда любимое имя невзначай произнесет кто-то чужой, она услышала:
— Ну а Фабрис, ты не видала его в последнее время?
— Как раз видала, потому что довольно часто сталкиваюсь с ним у мадам де Суветер, но ты ведь знаешь, он никуда не показывается.
— Так, а Жаклин что?
— Все еще в Англии. Он как потерянный без нее, бедный Фабрис, — точно песик, брошенный хозяином. Сидит тоскует дома — ни в клуб, ни в гости, видеть никого не желает. Мать серьезно беспокоится за него.
— Кто бы мог ожидать от Фабриса такого постоянства? Как давно это у них?
— Если не ошибаюсь, пять лет. На редкость удачная связь.
— Жаклин, конечно же, скоро возвратится.
— Только когда не станет старой тетки. Без конца, говорят, меняет завещание — Жаклин считает, что должна все время быть при ней, как-никак у Жаклин муж и дети, надо и о них подумать.
— Не очень-то сладко приходится Фабрису.
— А что ты предлагаешь? Мать говорит, он ей звонит каждое утро и по часу разговаривает…
В этот момент подошли Дэви с лордом Мерлином, помятые и злые, и повели Линду есть ланч. Ей до смерти хотелось остаться и послушать, что еще скажут эти мучительницы, но ее спутники, отвергнув с содроганием мысль о коктейлях, повлекли ее в зал, где вели себя более или менее сносно по отношению к ней и с нескрываемой враждебностью — по отношению друг к другу.