В поисках прошлогоднего снега (сборник)
Шрифт:
Говорим.
– А помнишь, как Севка пошел спать, а мы поехали с тобой в казино…
Я смотрю на детей моего экс-мужа и что-то все время мешает мне сосредоточиться, сформулировать главную мысль.
– …и я загадал тогда: изменишь ты Севке или нет.
– Изменить спящему беззащитному Севочке?! Ты с ума сошел. За кого ты меня принимаешь, я честная женщина.
Малые дети дубасят друг друга по головам, выкручивают руки и говорят непристойности… А! Вот и эта главная мысль! Формулирую: эти дети могли быть моими. И с благодарностью небу: Боже, велика
– А почему вы развелись, кстати? – спрашивает мать этих чудных детей.
– Нас развело время, – отвечает ее муж.
Это правда.
Время, судьба, история – гнались следом. С целью догнать и прикончить. Мы разбежались в разные стороны, как два зайца, рассредоточились, как это грамотно делается в погоне – сбить с толку, запутать следы. Одного поймают – другой спасется. Спасенный вытащит другого. Такова была стратегия. Но вот спаслись оба. И все хорошо: новые семьи, дети… И не надо, как было.
Честно говоря, эта встреча – лишняя. Нет, первые пятнадцать минут были очаровательными. Остальные восемь часов – из серии «не надо было».
А может, и надо было: убедиться еще раз, что все было правильно. И жалеть не о чем.
А вечером мы принимаем у себя Таню и Веру. Вера – это которая Артем Соболев, девочка 65 лет, заигравшаяся в этом образе. Пока Таня в гостиной плачет на плечах моего мужа, Вера весело рассказывает мне про брачный период у жаб. Этой историей она развлекала меня и в прошлую встречу, то есть пять лет назад. За пять лет, видимо, ничего интереснее в ее жизни не случилось.
Две подружки, мать и дочь, две заговорщицы, две жертвы идеи фикс.
Я готовлю кофе и думаю мысль: любопытно, за кого эти девочки меня принимают?
И что, кстати, сейчас делает рыжеволосый Жан, человек южного ветра?..
Жана я видела лишь на кассете, снятой Севой в один из приездов всего семейства в мое отсутствие. И сразу поняла: это Жан. Стройный, изящный, красивый… и какой-то растерянный. Гости в кадре осматривают достопримечательности, но ощущение, что страшно далеки они в мыслях от шедевров архитектуры, включая Веру и Артема Соболева (настоящего). Однако дальше всех Жан: он не понимает язык, не понимает происходящего, не понимает Таню, которая сомнамбулой бродит в пространстве, высматривая бронепоезд. А бронепоезд Сева прячется от всех за камерой. Готовый фильм с открытым финалом.
Сегодня я играю в нем роль гостеприимной хозяйки дома.
– Таня, а вы приезжайте к нам, – вежливо предлагаю я.
– Нет… Я так не могу! – неожиданно отвечает Таня.
Что «не могу»? О чем это она подумала? Может, о том, что я ей сделала непристойное предложение?.. Перехожу на более безопасную тему – достопримечательности Северной столицы, и Таня ждет, когда я закончу, чтобы продолжить свой монолог про главное: про себя.
– А Тане не интересно знать, что обо всем этом думаю я? – мимоходом спрашиваю мужа.
– Тане даже неинтересно, что думаю я, – отвечает Сева.
А теперь можно вспомнить
– Что-то я устал от этих белых ночей… – проводив заговорщиц, говорит муж. – Что ты молчишь?
– Я думаю о том, на чьих плечах сейчас рыдает рыжеволосый красавец Жан. И не унес ли его домик южный ветер в другую сказку?..
Что-то мне говорит, что скоро Таня полюбит Жана.
«Свет мой, зеркальце! Скажи…»
Что-то неладное творилось с мужчинами этого дома: бежали. Как кассиры в рассказах Чехова: «Опять кассир побежал…»
Сначала дядя Толя. Тихий такой, застенчивый… А сбежал. И от кого – от тети Раи! Герой-баба была – ора-ала!.. Дооралась, в общем. С одной стороны, оно и понятно: от такой сбежишь. С другой стороны – и как не убоялся? Страшно ведь. А ну как догонит?
Потом дядя Федя. Тоже – послушный, покладистый. Сбежал, короче. К другой. Как и дядя Толя.
Война любви уносила отцов нашего дома, как смерч. Ну просто косила.
Дальше всех убежал дядя Леня: надел противогаз, взял пистолет и был таков. (Почему противогаз? Зачем противогаз? Не знамо. Но сказано: противогаз.) Так и нашли его в кабинете – в военной форме и в противогазе. С посмертной запиской – как полагается, дисциплинированно: «В смерти моей прошу никого не винить».
Волю покойного уважили, никого не винили, но на тетю Клаву косились. И чем дальше – пуще: после дяди Лени тетя Клава похоронит еще пятерых мужей, а может, и больше: соседи со счета сбились, никогда не знали при встрече с ней – что надо: поздравлять или уже соболезновать. А главное, сама из себя вся такая заме-едленная, чуть живая, а замуж выходить и хоронить – так это быстро, шустро.
(…И чем она всех обольщала, что обещала, каким снадобьем угощала, что не страшно им было, бесстрашным, похоронного свитка вдовы?..)
Тетя Рая орать перестала. Раньше, бывало, идешь мимо, а ор из окон летит – не приведи господи. Как ошпаренные выбегают из подъезда дядя Толя и дети – круглый Миша и Танечка. А теперь ти-ихо стало в их окнах: не на кого было орать, никто не раздражал тетю Раю, даже дети. Ушла в себя и обратно не возвращалась. Люди жалели ее – почему не жалеть? А дяде Толе дивились, – а как не дивиться? С чертями оказался дядя Толя. Тополь наш.
А тополя сажали всем миром. «Тополя-я, тополя-я…» По теме было. Дядя Толя руководил. Все сажали – и тетя Клава – Синяя Борода, и вечно умирающая тетя Муза («Муза плохо выглядит!»), и дядя Толя-бегун, и дядя Леня в противогазе… (Вот все никак не вспомнить его лица – только в противогазе. И вольно же было ему так пошутить напоследок!.. Неуместная шутка. И троих детей оставить – Гену, Сережу и Валика. Валик – совсем крохотный, нежный такой, мальчик-с-пальчик.)
Соседки получили урок – три урока кряду! – зорче стали следить за мужьями, да разве уследишь? Опять кассир побежал…