В поисках смысла (сборник)
Шрифт:
Европейский либерализм, собственно, и начался с борьбы за освобождение от таких правил, борьбы в том числе и с традиционным христианством всех конфессий. Оно лишало человека свободы повседневного выбора: в воскресенье иди на службу, а не на прогулку и не в пивную, до венчания не смей даже целоваться с любимой девушкой. А если не хочешь исполнять все эти правила, общество и без инквизиции найдет способ тебя строго наказать!
Либералам XIX века все это было не по душе, но они боролись на самом деле не с христианством, а с традиционным обществом, которое в любом случае живет такими правилами. Они действуют сейчас во многих исламских странах, и эмигранты уносят их с собой на Запад, воспитывают своих детей в тех же традициях. Строгие правила поведения были и в советском атеистическом обществе, и в языческом римском, и в любом другом. Даже самое
Кто же принес в мир представление о том, что человек сам по себе свободен, что его поведение не определяется только наставлениями предков и обычаями современников? Об этом говорили мудрецы разных стран и народов, но убедительнее всего сказали об этом христиане. Конечно, и в Ветхом Завете мы читаем, например, историю Руфи, которая оставила свой народ и своих богов, чтобы стать частью Божьего народа. Но и в этом случае она просто перешла из одного традиционного общества в другое.
А христиане вдруг заявили, что для них «нет ни эллина, ни иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, скифа, раба, свободного, но все и во всем — Христос» (Колосянам 3:11). Как это вообще может быть, когда эллины так сильно отличаются от скифов, а рабы — от свободных? Да и как звучали эти слова в обществе, где рабство было самой основой общественного устройства? Все великие философы античности просто принимали его как факт, а некоторые вполне оправдывали: дескать, варвары по природе своей рабы, должны служить просвещенным эллинам, так установлено с начала, так должно быть всегда.
Лучшим ответом, пожалуй, послужит краткое Послание Павла к Филимону. Жил на свете рабовладелец Филимон, который после проповеди апостола Павла принял христианство. После этого от него бежал раб по имени Онисим, и случилось так, что он встретил Павла и тоже обратился ко Христу. По законам Римской империи раб оставался собственностью своего господина, который имел право наказать его за побег как угодно, в том числе смертью (распятие на кресте — это как раз римское наказание для мятежных рабов). И что же делает в этой ситуации Павел? Начинает борьбу за немедленное равноправие? Будь он либералом XIX века, он бы так и поступил. Но в те времена его бы просто никто не понял.
И Павел отправляет Онисима к хозяину, как и следовало поступить по закону, но посылает с ним и свое письмо. В нем он убеждает Филимона принять Онисима как брата, а не раба, обещает возместить весь возможный ущерб и… просит его послать Онисима обратно к Павлу, потому что он ему нужен для служения. Полностью оставаясь в рамках общественных норм и законов того времени, Павел призывает христиан выстраивать совершенно иные отношения меж собой. Рабы и рабовладельцы остаются тем, кем они и были прежде, как и скифы не меняются местами с эллинами, но все они при этом оказываются братьями, все призваны поступать друг с другом по закону любви.
Всегда ли, все ли из христиан исполняли этот призыв? Конечно же, нет. Мы знаем, как часто именно от лица Церкви людей лишали свободы и даже жизни: дескать, это угодно Богу… Только в Евангелии было ясно сказано: нет, неугодно. А что именно крест выбирался в качестве знамени для подобных деяний, это, в общем-то, вопрос культурных традиций: в другие времена и в других странах это мог быть римский орел, или исламский полумесяц, или идол индейского божества.
Но христианская проповедь братства и свободы постепенно приносила свои плоды, и к тому самому XIX веку, времени расцвета либерализма, люди стали приходить к мысли о несовместимости самого института рабства с христианством. Первой запретила его та самая Британия, за ней последовали и другие страны — именно христианские страны, а затем и остальные, под их влиянием. Пользоваться рабским трудом вдруг стало неприлично — отчего же? Сама идея, что человек рождается свободным, что он обладает определенными правами уже в силу того, что он человек — библейская по своему происхождению. Только Библия из всех главных религиозных книг человечества учит, что человек создан по Божьему образу и подобию, только она говорит о том, что и сам Бог стал человеком и умер ради спасения людей: и скифов, и эллинов, и рабов, и свободных.
Именно
На самом деле, либеральные ценности и христианские идеалы просто применимы к разным сферам. Одни относятся к политической свободе и праве на выбор своей судьбы, другие же говорят о свободе от рабства греху и о том, как человеку распорядится данным ему выбором, чтобы обрести жизнь вечную.
32. Большой Брат по последней моде
Все мы читали Оруэлла и Солженицына, или хотя бы слышали о них. Никто из нас, даже самый завзятый «государственник», не хочет жить в тоталитарном обществе — ну примерно как в Северной Корее. Но не зря говорят, что генералы всегда готовятся к прошлой войне, и поэтому оказываются неготовыми к настоящей. Сдается мне, что правозащитники и просто небезразличные люди, выходя на Триумфальную площадь ради свободы слова или на Пушкинскую ради борьбы с фашизмом, тоже готовятся к прошлой войне. Нет, сами по себе их цели прекрасны: свобода слова нам нужна, фашизм, напротив, отвратителен. Но эти демонстранты, похоже, воюют со Сталиным и Гитлером, которых давно уже нет, которые едва ли смогут возродиться в нынешних условиях.
Зато я ощущаю, как в нашу жизнь тихо и незаметно вползает новый Большой Брат — пока еще, правда, не большой, а совсем маленький. Но растет он очень быстро, и амбиции у него, прямо скажем, огромные. Нет, он приходит без факельных шествий и вскинутых рук, без кожанок и маузеров, он не строит — по крайней мере, пока — концлагерей и не вынашивает замыслов о мировом господстве. А может быть, и вынашивает, но нам не объявляет. Он входит в наши дома вполне цивилизованно, одетый по последней европейской моде, он говорит гладко и следует букве закона. Именно поэтому он сейчас куда опаснее для нас, чем Сталин с Гитлером — их мы давно распознали и оценили, им история вынесла свой приговор, пусть даже отдельные чудаки с ним и не согласны.
Я говорю о демоне тотального госконтроля.
Мы получили в наследство от СССР развитую систему всяческих правил, призванных обеспечить безопасность трудящихся. Разумеется, в государстве, которое управлялось одной партией, эти правила действовали ровно до тех пор, пока не мешали ей. Что, срываешь план? Партбилет на стол положишь! И делали план, забыв про всякую там противопожарную безопасность.
Сегодня, когда каждый бизнесмен сам себе хозяин, картина совсем не та. На любое предприятие, в любое учреждение придет санэпидстанция и пожарный надзор, и упущения обязательно обнаружатся. Моя теща руководит маленьким кукольным театром, и чего только ее не обязывали в этом театре сделать… Пропитать занавес специальной невоспламеняющейся жидкостью, продублировать все надписи шрифтом Брайля, а в период эпидемии гриппа всем сотрудникам надеть марлевые повязки. Это вроде как забота о зрителях. Представляете, пришли вы с ребенком в детский театр, а там все в масках: то ли сами уже все заболели, то ли наоборот, от посетителей заразу подцепить бояться. Уютно будет вам в таком театре?
В результате возникает ситуация, когда каждый, абсолютно каждый предприниматель и даже директор театра виноват перед какой-нибудь инспекцией. Устранить все недостатки, выполнить все предписания бывает просто невозможно — проще и дешевле, как говорила одна моя подруга, владелица небольшой мастерской, закрыть эту мастерскую и открыть новую в соседнем округе. И работать там — до первой серьезной проверки, разумеется. Год за годом наши власти с самого верха призывают «прекратить кошмарить бизнес», но ничего не меняется. А как оно изменится, если значительная часть чиновников ничего не производит, никому не помогает, а только кошмарит всех подряд и этим кормится? И неплохо кормится, надо сказать.