В поисках солнца
Шрифт:
— Деркэн? — удивился Михар. — Он знает даркийский?
Волнуясь и горячась, Руби рассказала об основной проблеме её словаря: мол, Деркэн-то прекрасно понимает даркийские термины, но не знает их анжельских аналогов, а она — как раз наоборот, поэтому, благодаря совместной работе и сопоставительным таблицам, им и удаётся найти все аналогии.
— Весьма выдающаяся и достойная похвалы инициатива, — охотно похвалил Михар, задумываясь.
Версия «ниийский купец» бодро сдала лидирующие позиции предположению «какой-то даркиец».
Во всяком случае, Михару было тяжело выстроить
«До чего же, всё-таки, любопытно!» — сложив перед собой пальцы домиком, задумался Михар. В голове его выстраивались версии — одна другой занятнее. Впрочем, он почти сразу взял себя в руки и вернул внимание проблемам дочери.
— Так что, — уточнил он, — разве нельзя учиться на медика и при этом заниматься личным проектом по парфюмерии?
Руби опустила глаза и замялась.
Спустя минуту призналась тихо-тихо:
— Мне переводить понравилось…
Работа над словарём, больше напоминающая головоломку, и впрямь доставляла ей большое удовольствие. Ей было безумно интересно сопоставлять рецепты, проводить аналогии, выискивать соответствия, пытаться найти знакомые корни… Ей, к тому же, очень нравилось работать с Дереком: он относился к этому проекту весьма эмоционально. Лицо его выразительно и ярко отображало работу мысли; он часто рассуждал вслух — всегда о чём-то крайне интересном — иногда вскакивал, начинал расхаживать и жестикулировать. Руби, по правде сказать, очень не хотелось, чтобы работа со словарём закончилась — а она неизбежно подходила к своему закономерному финалу — ведь других причин работать в паре с Дереком у неё не было, и она весьма сомневалась, что он согласится на какой-нибудь новый проект с ней.
Так что Руби окончательно запуталась в своих желаниях и стремлениях — и, естественно, вслед за ней запутался и господин Михар, который вообще впервые услышал о том, что она интересуется переводами.
Руби так-то раньше и не интересовалась ими; но теперь!..
Переводами, конечно, можно было заниматься и вне университета — но Руби всё ещё цеплялась за надежду вернуться в проект с картами, и поэтому категорически не хотела университет оставлять. В итоге она так и не могла ни на что решиться. Переводиться к языковедам — начинать всё с нуля, жаль двух потраченных лет. Уходить к медикам — это дальше от Тэнь, а Тэнь терять не хотелось. Оставаться у химиков — а что дальше, после окончания учёбы?
Все эти соображения даже внутри её головы выглядели путанными, хаотичными и противоречивыми. И уж конечно она не могла высказать их отцу — ведь это наверняка обличило бы перед ним, как она глупа и нелепа!
Поэтому она пыталась уйти от разговора, как могла.
Немудрено, что господин Михар в её метаниях тоже не разобрался, отложил решение вопроса до лета и отбыл в столицу с напутствием разобраться в себе и своих желаниях по поводу будущего.
Здесь у Руби вообще не пошло, потому что она знать не знала и уметь не умела понимать, чего ей хочется.
Впрочем, нет. Одно своё
Руби даже пришла к крамольному выводу, что интриги — это вообще не её. Правда же! Насколько же бесталанной интриганкой нужно быть, чтобы потерять то, что было тебе ценно, ради того, что тебе толком и не сдалось?
Конечно, Руби уже и забыла, что в то время брак с Райтэном очень даже ей сдался — но теперь, с той точки, в которой она находилась, ей думалось, что вся интрига её была пустой, бессмысленной тратой времени, ни к чему не приведшей и никому не принесшей пользы.
К чести её отметим, что вздыхала и тосковала она недолго; её боевой сильный характер не предполагал долгих вздохов, и мысли её, не желая пленятся прошлым, упрямо обращались в будущее.
Про будущее своё она размышляла так.
Карточный проект зависел от Дерека и Илмарта. Дерек, положим, принял бы её обратно — во всяком случае, Руби так казалось по той причине, что он и теперь был с нею приветлив и не гнал её прочь с этим её переводом, а, напротив, помогал. Но Илмарт!
Всё упиралось в Илмарта, разумеется, и тут Руби совершенно не могла понять, в чём же, собственно, дело.
Она вспоминала снова и снова тот день, когда он её разоблачил. Напряжённый и страшный день, и из-за этого многое из памяти стёрлось. Но Руби отчётливо, точно помнила, что Илмарт не был так уж шокирован известием, что она что-то там изображала перед Райтэном, и даже сам выдвинул план, который поможет ей уладить это дело и не потерять притом Райтэна — прямое признание.
Когда же, когда и почему она успела стать ему настолько омерзительной, что ему невыносимы стали даже её рисунки на его картах?
Сколько Руби ни ломала себе голову — понять, в чём дело, она так и не сумела.
Тогда она постановила внутри себя, что ей требуется разговор с ним.
Решиться на этот разговор оказалось неожиданно сложно. Руби несколько раз хотела было подойти к нему — когда он тренировался с другими гвардейцами или когда работал над картами — но всякий раз ощущала совершенно непреодолимую робость. И не подходила.
Особенно мучительна почему-то была мысль, что люди вокруг увидят её и сразу поймут, какая она глупая и жалкая.
Она сделала вывод, что нужно как-то отловить Илмарта, когда он один — и даже смогла несколько раз уличить такие моменты — но подойти по-прежнему было боязно.
В последний раз они общались — если это можно было назвать общением — в день, когда была ранена Олив. И Руби бы, определённо, решила бы, что он ненавидит её теперь именно из-за того, что из-за неё чуть не погибла его подруга, — но та истерзанная карта, которую она нашла в его комнате, свидетельствовала о том, что он начал ненавидеть её раньше.