В поисках Великого хана

Бласко Висенте Ибаньес

То было, короче говоря, человечество до первородного греха. Философы Возрождения, узнав через несколько месяцев о первом путешествии Колона, сравнивали вновь открытые острова с утопическими республиками – плодами мечтаний древних мыслителей, и это представление сохранялось два с половиной столетия, вплоть до Руссо[87] и других революционных писателей, которые наделили первобытного человека всякого рода добродетелями. Это был особый мир, еще не столкнувшийся со сложностью и несправедливостью общественных отношений: мир простодушных и непосредственных существ, еще не знакомых с человеческой злобой и коварством.

Впрочем, сомнения Колона не были продолжительными. Он тотчас же

вернулся к своим фантазиям. Владения Великого Хана должны были находиться не далее десяти или двенадцати суток плавания. Некоторые из этих нагих люден показывали ему глубокие рубцы на своих телах. Это были следы ран, нанесенных им дротиками и стрелами. Местные жители при помощи знаков сообщили ему, что какие-то другие туземцы, носители более высокой, но и более суровой цивилизации, время от времени внезапно приплывали в больших пирогах на эти идиллические острова и похищали женщин и юношей. Все островитяне, говоря об этих пиратах, дрожали, изображая ужас, и поясняли жестами, что несчастные, уведенные в плен, съедались захватчиками после того, как те доставляли их на свою землю.

Туземцы называли этих захватчиков карибами, или, во всяком случае, Колон и его люди решили, что именно это слово, много раз упоминаемое туземцами, и обозначает пиратов-каннибалов. Адмирал, руководствуясь своими соображениями, пришел к выводу, что эти карибы были всего-навсего лишь матросами Великого Хана, являвшимися на острова с целью добыть рабочих для выполнения больших работ, производимых «Царем царей», а так как пленники никогда не возвращались обратно, то этот простодушный народ и вообразил, будто их дают люди, которые их увозят.

По мере того как адмирал продвигался от острова к острову, местные жители все чаще говорили ему об огромной стране, называемой ими Кубой, в которой он найдет, без сомнения, корабли и купцов из далеких стран. И адмирал, все более утверждаясь в своей химерической географии, поверил наконец, что Куба – это и есть столь желанный для него остров Сипанго.

На берегу, убедившись, что пряностей в зарослях этих блатовониых деревьев ему отыскать не удастся, Колон обнаружил красящие и лекарственные растения, собрать которые было довольно легко. Юнги и пажи с каравелл, посланные им в лес на разведку, принесли ему образцы кассии – тростника, сок которого был хорошим слабительным. Они доставили ему также алоэ, маслянистая древесина которого употребляется как краситель, и камедь – смолу, вывозимую с Хиоса на Средиземном море; она служит для придачи воде приятного вкуса и збвется греками и турками мастикой. Но ни металлов, ни драгоценных пряностей – ничего, что сулило бы настоящую выгоду!

Адмирал начал уже сомневаться в существовании всех тех королей, которые, по словам туземцев, с ног до головы узешаны золотом. «У них так мало золота, – писал он, – что даже небольшое его количество кажется им чем-то очень значительным».

Затем он снова стал предаваться восторгам, плавая вокруг открываемых островов: его бесконечно восхищал доносившийся с суши «столь приятный и душистый запах произрастающих на ней цветов и деревьев, что слаще этого не найдешь во всем мире». У всякого приближавшегося к белым туземца, если у него висел под ноздрями кусочек золота, это золото немедленно забиралось в обмен на погремушку, именуемую ястребиной ножкой, или вязку стеклянных бус.

Ни адмирал, ни его приближенные не желали больше тратить время на обследование этих бесчисленных островов, всегда зеленых, всегда плодородных и всегда заселенных бедными племенами. Внутри этих островов обязательно бывало большое озеро пресной воды, «по краям которого росли чудесные рощи с высокой и свежей травой, какая бывает в Андалусии

в апреле, с таким сладостным пением птичек, что никто никогда, как кажется, по доброй воле не захотел бы уйти отсюда, с такими огромными стаями попугаев, что они затмевали солнце, с птицами столь различных видов и столь непохожих на наших, что прямо диву даешься, с деревьями тысяч пород, имеющих каждая свои особые плоды, по-разному пахнущие: право же, я чувствовал себя самым несчастным человеком на свете потому, что не умел распознавать их должным образом, ибо я глубоко убежден, что все они представляют огромную ценность, и потому я захватил с собой их образцы, равно как и образцы трав».

На берегах этих озер водились в большом количестве «лапчатые змеи», а также огромные змеи, ползающие на брюхе, которые, увидев высадившихся на землю людей, спешили скрыться. Больше всего, однако, было тут алоэ. Колон велел погрузить на флагманский корабль десять кинталов его, ибо, «как мне сказали, – записал он в своем дневнике, – оно ценится очень высоко». Но нигде не встречалось острова, «на котором были бы золотоносные жилы; да и, кроме того, чтобы обследовать берега этих многочисленных островов, нужны ветры, дующие то так, то этак, а ветры дутт не псегда так, как людям хочется».

Плыть надо было туда, «где идет большая торговля», иначе говоря – к той самой Кубе, о которой толковали туземцы и которая была, несомненно, не чем иным, как Сипанго. И все же адмиралу пришлось потерять несколько дней, дожидаясь благоприятного ветра, ибо затишье было, можно сказать, мертвое и лил дождь, хоть холода с собой он и не приносил. Днем стоял сильный зной, а ночи были умеренно теплыми, как в мае месяце в Андалусии. 27 октября снова шел дождь, что заставило плыть с большими предосторожностями: идти нужно было среди множества островов и отмелей, по мелким проходам с каменистым или песчаным ложем, спустив большую часть парусов, под дождем и во мгле.

28 октября Колон смог двинуться наконец к Сипанго, большой земле, называемой туземцами Кубой, где он рассчитывал найти золото, пряности, большие суда, такие же большие, как корабли испанской флотилии, и богатых купцов.

Прибыв на Кубу, он ничего этого не нашел – по его мнению, из-за того, что пресловутая Куба туземцев не была островом и, следовательно, не могла быть Сипанго. Проплыв вдоль северного побережья этой страны, Колон выяснил, что Куба расположена на материковой земле, что это – мыс Азии, что она не что иное, как выступающая в море часть Китайского царства и что великие города Саито, а также Кинсай, описание которых приводит Марко Поло, должны лежать в какой-нибудь сотне лиг от того места, где он в то время был со своею эскадрой.

Но если, достигнув того залива, где теперь находится порт Хибара, он не нашел ии больших кораблей, ни чиновников и солдат Великого Хана, его взорам зато предстала земля такой красоты, что он не мог не воскликнуть: «Никогда еще я не видел чего-либо столь же прекрасного!»

Пьянящая атмосфера тропиков отравляла адмирала, побуждая его предаваться фантазиям в еще большей степени, чем обычно. Реки здесь были совсем не такие, какие он наблюдал в Африке. Те были могучими, но таили в себе губительную заразу, принося из глубин девственных лесов без конца и без краю скопления гниющей растительности, которая делает воду мутной и служит пристанищем для кишащей в ней всяческой живности. Эти, напротив, были глубоки и прозрачны, а вода в них на редкость чиста; их устья изобиловали раковинами, створки которых переливались перламутром, позволяя предполагать, что здесь масса жемчуга; можно было также наблюдать рыб самой различной и причудливой формы и черепах с дорогостоящими панцирями.