В поисках Великого хана

Бласко Висенте Ибаньес

Берега были плоскими, а устья рек настолько широки, что кораблям в них можно было лавировать. «Густые деревья, зеленые и прекрасные, были покрыты разнообразь ными цветами и плодами. Стаи больших и малых птиц, очаровательно певших. Пальмы были особенно высоки, и стволы их не были обернуты той рубашкой, какую мы видим у африканских пальм, а листья их столь широки, что ими здесь кроют хижины».

Адмирал сел в лодку, достиг берега и приблизился к двум хижинам, в которых, по его мнению, жили рыбаки, успевшие в страхе убежать.

В одной из хижин он обнаружил собаку, не умеющую лаять, и в обеих – сети и веревки из пальмового волокна, роговые крючки, остроги с костяными наконечниками и другие

орудия рыбной ловли. Колон решил, что в каждой из этих хижин жило по многу людей. Он велел ничего не трогать, и его приказание было строго выполнено. «Трава тут очень высокая, как бывает в Андалусии в апреле и мае, тут много салата и портулака», – записал он в своем дневнике.

Вернувшись затем к себе на баркас, адмирал прошел довольно значительное расстояние вверх по реке, испытывая огромное наслаждение при виде столь роскошных зарослей и лесов и слушая пение птиц, так что ему было жаль «покинуть их и вернуться назад».

Адмирал, в то время еще веривший, что это – остров Сипанго, заявил своим спутникам:

– Это самый красивый остров, какой когда-либо видели человеческие глаза.

«Море было так спокойно, что казалось, будто оно никогда не волнуется; прибрежная трава росла почти у самой воды, чего никогда не бывает там, где море бурно».

Индейцы, взятые Колоном на каравеллы на острове Гуанаани, – с ними все еще не научились объясняться, и их использовали лишь как глашатаев, возвещавших своим соплеменникам, жившим на других островах, что белые люди не причиняют цветным ни малейшего зла, – объяснили знаками адмиралу, что реки на этой земле весьма многочисленны и протяженность ее берегов такова, что каноэ туземцев ие могли бы объехать ее вокруг, хотя бы они плыли много дней.

Эти последние показания еще больше укрепили дона Кристобаля в убеждении, что Куба не остров, а выступ материковой земли. По словам тех же туземцев, на этой земле было много золотых копей и жемчужных отмелей, и адмирал, видевший на ее берегах великое изобилие перламутровых раковин, уверовал в жемчужные сокровища Кубы.

Ну, а раз тут были жемчуг и золото, то адмиралу казалось, что сюда, без сомнения, ежегодно заходят нарядные суда Великого Хана, чтобы вывезти эти богатства, подобно тому как в давние времена корабли царя Соломона отправлялись с тою же целью в Офир. Путь кораблей Великого Хана не мог быть чрезмерно долгим. Согласно расчетам Колона, на плавание до материковой земли, иначе говоря – Азии, требовалось самое большее каких-нибудь десять дней. Итак, находясь в одной из бухт на севере Кубы, адмирал пытался уверить своих подчиненных, будто от берегов Китая их отделяет не более десяти суток плавания!

В соответствии со своей химерической географией Колон присвоил туземцам одно общее родовое название. Эти вновь открытые земли, расположенные на восточной оконечности Азии, были Индией, ибо на протяжении многих веков считалось, что Индия и оконечность Азии – это одно и то же. Именно по этой причине медпокожие кроткие люди, населявшие этот чудесный, но нищий рай, были названы им индейцами, сохранив за собой навсегда как имя, данное им на крестинах истории, это бессмысленное и неправильное название, тогда как подлинные индийцы Азии стали впоследствии именоваться, во избежание путаницы, индостанцами или индусами.

Три Корабля плыли вдоль побережья Кубы, задерживаясь в бухтах и устьях больших рек – там, где замечалось скопление хижин. Корабельные лодки добирались до этих поселков, чтобы добыть «языка», и матросы иной раз встречали индейцев, с которыми можно было поговорить, тогда как в других местах все население – мужчины, женщины и малые дети – покидало свои жилища, бросая их в страхе перед белыми. Эти хижины были гораздо больше и просторнее тех, которые встречались

на первых островах открытого Колоном архипелага, и он утверждал, что, по мере приближения к материку, постройки будут становиться все лучше. Жилища индейцев были похожи на альфанеки – так называют в Испании солдатские боевые шатры, – и они стояли вразброс, как эти шатры в реале, то есть в боевом лагере, «без всякого намека на улицы или ряды; одно здесь, другое там, между тем как внутри они были весьма чистыми и тщательно выметенными, и убранство их было очень изящным».

Моряки находили в них «статуи или женские фигуры и много голов вроде страшных или потешных масок искусной работы», причем Колон не знал, держали ли здешние жители эти маски в своих жилищах как украшения или же поклонялись им как божествам.

Испанцы встречали здесь «не умеющих лаять собак и диких, совсем недавно прирученных птиц, порхавших и разгуливавших внутри этих огромных хижин с конической крышей, и сети искуснейшей выделки, а также крючки и другие орудия рыбной ловли», что навело Колона на мысль, будто все прибрежные жители – рыбаки, сбывающие свой улов где-то во внутренних областях, в других, более крупных селениях.

Здесь можно было встретить множество источающих благоухание плодов и деревьев. Птицы большие и малые водились тут также в невиданном изобилии, и стрекотание цикад продолжалось всю ночь напролет.

«Воздух тут сладостен и душист, и он не знойный и не холодный, а, море – гладкое, как река в Севилье, и вода в нем самая подходящая для ловли жемчужин».

Это ничем не нарушаемое спокойствие лазурных вод океана казалось Колону прочным и неизменным: он не видел еще бурь и циклонов Антильского моря.

Отсутствие словесного общения между испанцами и индейцами, захваченными Колоном на первых открытых им островах и, главным образом, на Гуанаани, приводило во время этого путешествия к немалым недоразумениям и создавало множество помех. Когда флотилия огибала как-то заросший пальмами мыс, названный адмиралом Пальмовым, индейцы, плывшие вместе с Пинсоном на «Пинте», сообщили ему, что за этим мысом должна быть река (теперь – река Максиме), и от нее до Кубы четверо суток пути. На основании этого сообщения сначала Мартин Алонсо, а вслед за ним и Колон решили, что Кубой, очевидно, называется не вся эта страна, а ее столица, а также – что здешний король ведет войну с Великим Ханом, которого индейцы называли Ками, а его резиденцию – Фавой. Таким образом, на основании плохо понятого лепета индейцев было воздвигнуто целое здание глупых и грубых ошибок.

Адмирал немедленно принял решение стать в устье этой реки на якорь и направить отсюда королю этих земель подарки, присовокупив к ним написанное по-латыни послание, врученное ему испанскими государями в качестве верительных грамот, наделявших его посольскими полномочиями при дворе Великого Хана и других государей Азии, каких он мог еще встретить во время своего путешествия.

Он рассчитывал отправить своим послом к здешнему королю Луиса де Торреса, еврея из Мурсии, переводчика экспедиции, и вместе с ним одного матроса из Айамонте близ Уэльвы, по имени Родриго де Херес. Этот матрос, в отличие от Торреса, не знал языков, но зато обладал большим опытом в посольствах разного рода, ибо он неоднократно принимал участие в плаваниях к берегам Гвинеи и сопровождал своих капитанов, отправлявшихся в глубь страны для ведения переговоров с тамошними царьками в их коралях – скоплениях хижин конической формы, обнесенных со всех сторон палисадом с украшавшими его многочисленными головами убитых врагов. Это было, конечно, отличной подготовкой для того, чтобы отправиться приветствовать Великого Хана в его дворцах из золота и мрамора в Камбалу (Пекин) и в других городах, где жили миллионы людей.