В пору скошенных трав
Шрифт:
Треск в репродукторе усилился. Притихли. Слышен мотор машины, застрявшей в толпе, его тотчас выключили.
Мальчишка, взобравшийся на столб, снял ушанку, смотрит вверх.
Наконец раздался как бы глубокий вздох, и рокочущий голос заполнил площадь:
— Внимание! Говорит Москва!.. Обращение Верховного Главнокомандующего Маршала Советского Союза Сталина к Красной Армии и войскам союзников…
Только этот голос над Манежной. В паузах тишина, словно площадь пуста…
— Наша задача и наш долг — добить врага, принудить его сложить оружие и безоговорочно капитулировать…
Сразу же вслед за обращением читали приказ.
—
51
В перерыве между лекциями кто-то принес газету, и в ней на последней странице — одна строчка, которую читали, перечитывали вслух, повторяли на все лады, не верили, выхватывали газетный лист, чтоб собственными глазами увидеть:
С 30 АПРЕЛЯ ЗАТЕМНЕНИЕ В ГОРОДЕ МОСКВЕ ОТМЕНЯЕТСЯ.
Наступал последний вечер, когда надо опускать маскировку на окна, последний вечер синих лампочек, черной краски на стеклах, темных улиц, пугливых огоньков папирос, упрятанных в рукав, карманных фонариков… Последний вечер боязни света, когда с в е т и с м е р т ь сцеплялись вместе…
Тридцатого с утра ждали вечера: не терпелось увидеть огни на улицах. Светящиеся фонари даже представлялись плохо — воображения не хватало…
Вера опаздывала… Егор с опаской уже, с плохим предчувствием посматривал на дверь. И когда уверился, что не придет, и решил больше не ждать, она вошла.
Что-то в ней тревожное было. Они сразу встретились глазами, и Вера на миг замерла, как перед препятствием, и словно испугалась.
Подошла к столику библиотекарши, долго открывала свой школьный портфельчик, наконец достала книжку, отдала, и Егор понял, что она сейчас уйдет, она только сдать книжку пришла…
Он не мог больше издали, втихомолку смотреть и ждать, наступил предел… Он себя ненавидел за нерешительность, за скованность. Единственно что сумел — здоровался при встрече и несколько раз мельком, коротко с ней поговорил. Со стороны никто бы не заподозрил, что они давно знакомы, и никак бы не поверил, что Егор влюблен, так скупы и невыразительны были их отношения.
Вера повернулась, защелкивая замочек, скользнула взглядом по читальне и уже не увидела Егора, забыла про него — он это понял.
Он побросал конспекты и книжки в сумку и выбежал вслед.
На мутно освещенной лестнице догнал ее; она остановилась.
— Вера… Я немножко провожу…
Показалось — она отшатнулась, и в глазах страдание, ужас… Почему?..
Она спускалась по лестнице, и Егор шел рядом. И от одного, что шел рядом, все было чудесно. Он отдыхал от непрерывного бреда ожидания, плыл в удивительном этом сне наяву.
На площадке она остановилась. Губы дрогнули, покривились, глаза показались не серыми, как всегда, а совсем черными.
— Горе… у меня…
Она едва слышно сказала и быстро пошла вниз, отдалившись, отпрянув от него, словно одна осталась.
Он не отставал. Вышли во двор, свернули в калитку.
Там у самых ворот на тротуаре, около ржавого фонаря, стояла аварийная машина с поднятой площадкой. Наверху старик рабочий ввертывал большую лампу и примерял новенький молочный шар. Несколько прохожих наблюдали, задрав головы.
За военные годы впервые
Вера остановилась, посмотрела вверх… Чуть приметно улыбнулась… Не понять, чего больше в улыбке — радости или неясной какой-то муки.
Егор стоял рядом. До него не совсем еще дошли слова ее на лестнице… Молочные шары на фонарях были радостью, и стоять рядом с Верой — тоже радость… И только слово «горе», еще звучавшее в воздухе, не давало радости расцвести.
— Они сегодня зажгутся… — сказала Вера странным каким-то полувопросом, полуутверждением. Но говорила она Егору, он понял это.
Около «Националя» и на той стороне улицы, возле гостиницы «Москва» стояли машины с поднятыми площадками, с которых рабочие обряжали ржавые столбы, и повсюду весело и непривычно сверкали новенькие шары фонарей.
Пересекли улицу Горького, и Вера не свернула к метро, а пошла прямо, и Егор понял, что она решила идти пешком, и обрадовался. Он знал — она где-то у Сретенского бульвара живет — и, значит, идти им далеко, и она будет рядом долго…
Егор опомнился только у метро «Кировская». Были сумерки, толпилось много народа; они пробирались через толпу, и в этот миг красный отсвет окрасил лица…
Загорелась буква «М», и вспыхнули фонари!
Кто-то захлопал в ладоши, в толпе подхватили, мальчишки закричали и засвистали в два пальца.
Вера смотрела на фонари, и в улыбке ее была радость.
В Луковом переулке ослепительно светились окна. Все окна во всех домах! Фонари тут не зажигали, но и от одних окон светлым-светло!
Только в подъезде и на лестнице — синие лампочки.
— Вот моя дверь. До свиданья, — сказала Вера из синей полутьмы и растаяла.
52
Этот день, полный новостей долгожданных и всегда неожиданных…
— Рейхстаг взяли, Егорий! — повторял Алик, смакуя слово новое, вчера появившееся. — Р е й х с т а г! Эх, черт, может, сегодня — Берлин? И конец!..
Чуть видный румянец на щеках, и сам как струна — и дрожит, и оборваться может… Поднялся с постели… Едва стоит… Осколок шел… Уже недалеко от кожи был и кололся…
И тут же, без перехода от рейхстага — о Соне. Она вчера приходила без вызова, без назначения врача… Вдруг сама утром: «С Первым мая!» Просто так пришла, представляешь? Просто так! Алик в это время (надо же — такое счастливое совпадение!) встал с постели позавтракать — оделся, как положено, и слышит: звонок! Сам подошел к двери и так поразился, что не мог отворить, — Соня через щелку сказала: «С Первым мая!» Только тогда Алик распахнул дверь. Она вошла и села вот на этот стул (ай, не сдвинь его! Он так и стоит, как Соня оставила… Ты, Егор, на другой садись…). На этот стул села и сказала, что живет недалеко, на Елоховской площади — никогда не говорила, где живет, а тут вдруг сказала. Вышла, говорит, из ворот, и вспомнила довоенное Первое мая и пошла к центру, и увидела дом Алика, и зашла поздравить. У нее же сто больных, а она зашла к нему! И сидела на этом стуле! Понимаешь ты, Егорий! А наши рейхстаг взяли! Эх, Егор, черт!.. Соня согласилась выпить чаю… Алик открыл шкаф и достал чашку. Она пила из этой чашки… А как она смеется! Просто красавица она неописуемая! Сама пришла поздравить! Пробыла больше часа! Алик уверен, что в это время как раз и брали рейхстаг, в те самые минуты, когда Соня тут была.