В прорыв идут штрафные батальоны
Шрифт:
— Колычев! Товарищ старшина! Рад. Рад тебя видеть в полном здравии и цвете.
Как говорится, пошла беда — открывай ворота. Павел чертыхнулся про себя: «Черт тебе рад, и брянский волк в лесу товарищ». Но вида не подал, выдавил на лице подобие радушной улыбки.
— Взаимно, товарищ старший лейтенант, взаимно.
— А я о вас вспоминал. И тема у нас для общего разговора имеется. Не находите? Или вы торопитесь?
— Да нет. Можно и поговорить.
— Тогда прошу в кабинет.
Прошли в кабинет. Андрианов указал Павлу на стул
— Курите, старшина. Небось, не до перекуров в последние сутки было.
— Спасибо. Я сигареты предпочитаю, — и он полез в карман за куревом, сознавая, что отказ от угощения выглядит как заявка на независимость и готовность к открытому противостоянию.
— Я все ждал, когда вы сами, без приглашения, зайдете. Понимаю, конечно, что хлопот у вас невпроворот, ну да, думал, минуточку-другую выкроит, — Андрианов погасил приветливую улыбку и уже с нескрываемой иронией посожалел: — Недоговорили мы с вами в прошлый раз. Как-то не получился у нас с вами разговор. Не находите?
Павел ждал другого вопроса.
— Расскажите мне, товарищ старшина, поподробнее о последнем бое, о ваших в нем действиях. Все, что видели и помните. Капитан Сачков на ваших глазах погиб?
— Сачкова я видел всего один раз мельком. В начале боя, когда они вместе с Забродой бежали в атаку. Больше не видел. Некогда было по сторонам оглядываться.
— А вы где в это время находились?
— В порядках своей роты. В середине.
— Но вы ведь знаете, как он погиб?
— У меня двое взводных погибло. Одного срезали пулеметы Сачкова. Среди солдат был слух, что за одним он сам лежал и что самого пуля сразила. Поделом.
— От кого услышали? Кто именно говорил?
— Не придал значения. Мало ли чего они наплести могут.
— Напрасно, старшина. Вам как командиру роты все надлежит знать. И что ваши солдаты говорят, и даже чего не говорят, но на уме держат. Иначе грош вам цена как командиру штрафного подразделения. А в бою вы не то что все видеть должны, вы обязаны это делать.
— Повторяю, товарищ старший лейтенант, я свою роту поднимал в атаку и вместе с ней бежал вперед. Сачков и Заброда оставались сзади и левее меня. Больше я не оглядывался. Заброда, наверно, знает больше.
— Больше следовало знать вам. Вам ведь известен приказ командира батальона о том, что командирам рот запрещено ходить в атаку в одном порядке с штрафниками. Командир роты должен находиться сзади, чтобы все видеть и контролировать ситуацию.
— В бою приходится действовать по обстановке, а не по предписаниям. А как она сложится — сам бог предсказать не сможет.
— Значит, и пулю в спину получить не опасаетесь? Уверены?
— Не боюсь, хотя и не исключаю. Чему быть, того не миновать.
— Везунчик вы, Колычев. Обзавидоваться можно. Вы, опять же в нарушение приказа, троих уголовников в разведку направили. И опять вам номер прошел. Вернулись. Но если б переметнулись к гитлеровцам, не позавидовал бы
— Все штрафники — зэки, товарищ старший лейтенант. Послал тех, кто мог лучше справиться с задачей. Вы вот и меня, как я понимаю, поостереглись бы в разведку отпустить.
— Правильно понимаете, — Андрианов переменил тон.
— У вас на столе, в блиндаже, хранится газета изменника родины Власова. Интересуетесь?
— Ординарец на растопку оставил. Я ее лично в печь отправил.
— Оперативно. Где вас учили следы заметать?
— Какие следы?
— Но вы ведь служили в предательской армии под началом изменника Власова?
— Я воевал в составе Второй Ударной армии, — стараясь не выдать подступившей тревоги, спокойно ответил Павел, — но не под его началом. Если вам все известно, то вы должны знать и то, что генерал Власов вступил в командование Второй Ударной армией в середине марта сорок второго года. А двадцать восьмого марта при прорыве кольца окружения я был тяжело контужен и выбыл из ее состава.
— Вам всегда и отовсюду удается вовремя выскользнуть. Все даты, места боев точно помните. Заучивали? Не в абверовской ли разведшколе?
— Это что — допрос?
— Пока нет. Беседа. Дружеская.
— На нарах тренировался. В саратовской тюрьме. По ночам. Здорово память просветляет, знаете ли.
— Не ерничайте, Колычев. Где вы начинали войну?
— На западной границе. Отходил с боями из района Белостока в составе тринадцатого механизированного корпуса генерала Ахлюстина.
— Тринадцатый мехкорпус был окружен и из окружения не вышел. Ваш Ахлюстин — предатель, сдался в плен, как и Власов. И вы вместе с ним.
— Неправда. Из окружения мы вышли. И Ахлюстин не предатель, и в плену быть не может. Он погиб в ночном бою при переправе через Сож Утонул в реке, как Чапаев. А я выплыл.
— Это еще доказать надо. Где и когда это было?
— В ночь на двадцать шестое июля под Пропойском.
— Подтвердить, конечно, никто не может?
— Нас вышло к своим несколько десятков человек Точно сказать не могу. Через несколько дней я был ранен в ногу пулеметной очередью с «мессершмитта» и поступил в госпиталь, в Тамбов.
— Это легенда, Колычев, шитая белыми нитками. Факт пребывания в окружении в вашем личном деле не отражен, ваше место нахождения в период с двадцать второго июня по август сорок первого года не установлен. Где вы были? В разведшколе у фашистов?
— Мы отходили с боями, и вышли к своим с оружием, под Пропойском.
— Под Пропойском вас переправили на нашу сторону немцы. Иначе почему вы скрыли, что больше месяца находились в окружении?
— В госпитале я узнал о приказе Ставки Верховного Главнокомандования номер двести семьдесят от первого августа. Сейчас понимаю, что сглупил, надо было пройти через проверочную комиссию. А тогда хотелось быстрее на фронт.