В провинции
Шрифт:
Лестницу на мансарду освещала заткнутая за потолочную балку лучина; дверь в соседнюю комнату была приоткрыта, там на столе в массивном подсвечнике догорела оплывшая сальная свеча и слышалось воркотня мишуриса [12] , урезонивавшего расшалившуюся детвору. На скрип двери хозяйка обернулась, и приветливая улыбка осветила ее круглую физиономию.
— Вот это гость! — воскликнула трактирщица. — Ну, гость! Сколько зим, сколько лет! Давно мы вас не видели, дорогой пан Топольский!
12
Слуги (евр.).
— Добрый
Он подошел к огню, а трактирщица, кликнув мишуриса, велела поскорей ставить самовар и поспешно придвинула гостю стул и небольшой столик, затем стала доставать из буфета водку.
— Откуда же вы путь держите, сударь? — поинтересовалась она, бренча посудой.
— Из уезда, уплатил налоги и другие дела улаживал.
— Ай-ай-ай! В такой мороз шесть миль проделали?
— Хуже того, в метель! — добавил Топольский.
Трактирщица поставила на столик бутылку и рюмку.
— Скажите, пани Сарра, — обратился к хозяйке Болеслав, наливая себе водки, — что это за женщина сидит в санях перед вашей корчмой?
Еврейка многозначительно усмехнулась.
— Это молодая пани Снопинская.
Рука Болеслава с поднесенной ко рту рюмкой дрогнула.
— Пани Снопинская? Из Неменки? — переспросил он, точно не веря своим ушам.
— Ага! — утвердительно кивнула головой трактирщица.
Топольский отставил нетронутую рюмку, нахмурился и опустил голову. Еврейка смотрела на него с сочувствием и не без любопытства.
— Вот! — произнесла она немного погодя. Сам уже полчаса сидит у нас в зале, а она, бедненькая, мерзнет в санях!
И сокрушенно покачала головой.
— Как?! — возмутился Болеслав. — Муж здесь и оставил ее зябнуть на улице в такую лютую стужу и метель?
Бледное лицо его налилось кровью.
— Ну! — вздохнула еврейка. — Чего вы хотите? Такой уж человек! Как увидел, что в зале светло, так и зашел, а как зашел, так и выйти не может!
Болеслав зашагал из угла в угол. Теперь он совсем не походил на озябшего человека.
— Ужасно! — говорил он вслух. — Так относиться к жене через год после женитьбы! Что же дальше будет?
Трактирщица наблюдала за ним с почтительным вниманием и сочувствием.
— Ну! Что будет? — отозвалась она. — Плохо будет, скажу я вам. Этот пан Олесь — пустейший человек! Сначала все шло на лад: он взялся за хозяйство и вроде бы остепенился, но ненадолго его хватило. Вот уже с полгода, как он снова начал к нам ездить, играет в зале в бильярд и даже в карты. Нам со Шлёмой это совсем не нравится. Хоть нам и выгодно, когда господа развлекаются, но зала — это место для холостяков и людей побогаче, чем пан Олесь. Женатый человек, стыдно ему, грех бросать жену и дом! Пани Винценту мы знали еще девочкой и плохого ей не желаем, но что поделаешь… трактир для всех… Да разве он бывает
— Как! Он опять бывает у пани Карлич? — воскликнул Болеслав, останавливаясь посреди комнаты.
— Целый год после женитьбы он туда не ездил, а в прошлом месяце поехал и вскоре опять…
Глаза Болеслава вспыхнули гневом, он стиснул зубы и снова зашагал из угла в угол.
— Бедная! Бедная! — повторял он тихо.
Потом подошел к окну, но сквозь замерзшие стекла ничего не было видно.
— Ведь она простудится и заболеет! — проговорил он как бы про себя и, не оборачиваясь, громко спросил: — Почему вы, пани Сарра, не позовете ее сюда?
— Разве я не звала? Не хочет, говорит, муж скоро выйдет и они уедут. А он просидит там целую ночь и про жену даже не вспомнит.
Болеслав не отрывал взгляда от замерзшего окна. Прошло несколько минут. Ветер, казалось, все усиливался, он с такой свирепостью хлестал по стенам и по окнам колючим снегом, что дребезжали стекла.
Трактирщица глядела на Болеслава и удрученно качала головой. Вдруг ветер с громовым раскатом обрушился на стены и протяжно завыл под окнами.
Болеслав приложил руку ко лбу.
— Нет! Это выше моих сил! Я не допущу, чтобы она там оставалась! — вскричал он, забыв о трактирщице, схватил шапку и без шубы выбежал во двор.
Сани стояли на прежнем месте, у ворот. Лошади фыркали и мотали головами, отворачиваясь от ветра, который дул им прямо в глаза, кучер ходил вокруг и притопывал, а женщина все сидела в санях, зарывшись лицом в муфту, и так задумалась, что даже не услышала приближающихся шагов.
— Пани Винцента, — тихо окликнул ее Болеслав.
Винцуня вздрогнула, подняла голову, из груди у нее вырвался слабый крик.
— Добрый вечер, — спокойно произнес Топольский, хотя спокойствие стоило ему немалых усилий.
— Добрый вечер, — едва слышно ответила Винцуня.
— Пожалуйста, вылезайте из саней и пойдемте в теплую комнату, — без всяких вступлений, мягко, но почти повелительно проговорил он.
Винцуня ответила не сразу и с видимым усилием:
— Мой муж сейчас вернется.
— Отлично, а покамест зайдите в корчму, не то вы простудитесь и заболеете, — сказал Болеслав тем же тоном.
Винцента помолчала, затем сняла с головы платок, бросила его на сиденье и, с трудом разогнув окоченевшее тело, выбралась из саней. Болеслав подал ей руку, молча проводил в корчму, помог снять шубу, капор и указал на стул у горящего камина.
— Чаю! И поскорей! — бросил он хозяйке.
Винцента села. Болеслав стал напротив, облокотившись на карниз камина.
Некоторое время оба молча разглядывали друг друга, должно быть, доискивались изменений, которые произошли за эти немногие, но столь важные в их жизни месяцы. Со дня разрыва они не встречались ни разу. Болеслав нигде не бывал. Видеться они могли лишь в костеле, но с некоторых пор Топольский приезжал туда поздно, когда все уже были в храме, молился у самого порога и уезжал, не дожидаясь окончания мессы.