В рассветный час

Бруштейн Александра Яковлевна

До чего мне в этот день скучно в институте! Я все время думаю о приезде Лени и Тамары. Л впрочем, даже без этого, даже если б мои думы не были заняты другими делами, не институтскими, все равно скука в классе, как всегда, невообразимая! Сейчас все девочки очень увлечены писанием друг другу стихов в альбом. Стихи чаще всего глупые, да и вообще, по-моему, это не стихи:

Едет, едет лодочка,Несет ее волна.В ней сидит красоточка,Марусенька

моя!Или:Любить тебя — есть цель моя.Забыть тебя не в силах я.Люби меня, как я тебя.Мы обе — институтки.

У всех девочек есть альбомчики — бархатные, кожаные, всякие. В углу каждой страницы наклеены картинки. Есть альбомчик и у меня — синенький, славненький, но полный такой стихотворной дребедени, вписанной руками моих одноклассниц, что не хочется и перелистывать его. Нас — Лиду Карцеву, Маню Фейгель, меня — подруги особенно осаждают просьбами написать им что-нибудь в альбом: мы знаем много стихов — правда, все больше неальбомных. Мы часто и пишем стихотворения, не предназначенные авторами для альбомов, но красивые, хорошие стихи. И хозяйки альбомов обычно очень этим довольны.

Сегодня из-за этого произошло у Дрыгалки столкновение с Лидой Карцевой. Лида написала в альбом одной девочки стихи:

О люди! Жалкий род, достойный слез и смеха!Жрецы минутного, поклонники успеха!Как часто мимо вас проходит человек,Над кем ругается слепой и буйный век,Но чей высокий лик в грядущем поколеньеПоэта приведет в восторг и умиленье!На память Нине Поповой — от Лиды Карцевой

В минуту, когда Нина Попова, получив на перемене от Лиды свой альбом со стихами, упиваясь, читала эти строки, а мы все стояли вокруг, тесно обступив ее и Лиду, — вдруг сверху протянулась хорошо знакомая нам сухонькая лапка, и Дрыгалка цапнула альбом из рук Нины Поповой. Дрыгалка прочитала стихотворение, очень кисло поджала губки, неодобрительно покачала головой. И пошла, унося альбом. У всех нас засосало под ложечкой от предчувствия беды.

Нина Попова помертвела от страха.

— Это ты мне что-нибудь неприличное написала? — с укором спросила она Лиду Карцеву.

— А разве ты не прочитала? — ответила Лида. — Ты прочитала и была в восторге!

— Так почему же Дрыгалка так рассердилась за эти стихи? — продолжает допытываться Нина Попова. — Почему она сделала губами вот так? И еще головой потрясла, как будто «ах, ах, ах, как нехорошо!»

Лида не успевает ответить, потому что раздается звонок — конец перемене.

В классе перед уроком Дрыгалка вызывает:

— Карцева!

Лида встает в своей парте.

— Вы написали Поповой в альбом это стихотворение? — спрашивает Дрыгалка.

— Да, Евгения Ивановна, я.

— А кто автор этого стихотворения?

— Евгения Ивановна, это Пушкин.

— Пу-у-ушкин? — удивляется Дрыгалка.

— Пушкин, Евгения Ивановна.

Стихотворение называется «Полководец».

— А о ком оно написано, вы знаете?

— Знаю, Евгения Ивановна. Это написано о полководце Барклае де Толли…

Лида отвечает все время «полным ответом» и необыкновенно «благонравненьким голоском». Это еще больше злит и раздражает Дрыгалку.

— Пушкин — конечно, очень известный поэт… Но я считаю, что детям вашего возраста надо выбирать стихотворения попроще. Например, когда я еще была девочкой, я очень любила такое альбомное стихотворение:

На листочке алой розы

Я старалась начертить

Образ Лины в знак угрозы,

Чтобы Лину не забыть.

— Не правда ли, — обращается Дрыгалка к классу, — прелестное стихотворение? (Она, конечно, говорит, как Колода: «прэлэстное».)

Класс, который пользуется всякой возможностью пошуметь, с удовольствием галдит:

— Прэлэстное! Прэлэстное! Ужасно прэлэстное!

— А вам, Карцева, кажется, не нравится это стихотворение? — ядовито цедит Дрыгалка.

Лида секунду молчит. Затем, подняв на Дрыгалку свои умные серо-голубые глаза, она говорит очень искренне:

— Нет, Евгения Ивановна, не нравится.

— Можно узнать почему?

— Евгения Ивановна, на листочке розы нельзя начертить образ: пока начертишь, листок завянет. Да и чем чертить — карандашом? Чернилами? Красками?

Криво усмехаясь, Дрыгалка оборачивается ко мне:

— И Яновской, конечно, тоже не нравится?

Я тоже секунду молчу. Но что же я могу сказать после Лиды, кроме правды?

— Нет, Евгения Ивановна, не нравится.

— Почему?

— Зачем чертить образ подруги «в знак угрозы»? Ведь я, значит, люблю свою подругу, я хочу «Лину не забыть». Так почему «угроза»?

В эту минуту — без сомнения, критическую для Дрыгалки, потому что ей нечего нам возразить, — в класс входит Федор Никитич. Наш спор о поэзии прерывается. Больше Дрыгалка его благоразумно не возобновляет.

…Еще вечером дома у нас, на семейном совете, было решено: нам с мамой на вокзал не идти. Люди сойдут на перрон из душного зимнего вагона, — тут надо думать о вещах, надо получать багаж, Шарафутдинов должен погрузить его на подводу и везти на квартиру доктора Рогова… Тут, среди всех этих хлопот, мы будем некстати.

Решаем: встретим Ивана Константиновича с его новой семьей у них дома. Это будет лучше.

Чтобы мне не ударить лицом в грязь перед новыми знакомыми, мама велит мне надеть новое платье. Оно, правда, бумазейное, но в симпатичненьких цветочках и с белым воротничком. Мне, конечно, кажется, что я в нем красавица!

Когда приезжие входят в переднюю, мы с мамой выходим им навстречу. Иван Константинович, очень, видимо, утомленный и хлопотами и дорогой, увидев маму и меня, весь так и засветился улыбкой.

— Вот это — Тамарочка… — представляет он. — Вот Леня… А это, дети, — показывает он на нас с мамой, — посмотрите на них внимательно! — это мои самые лучшие друзья. Да-да, и она, — обнимает он меня, — она, Сашурка, тоже мой старый, верный друг. Это ее мама, Елена Семеновна, удивительнейшая женщина! А есть еще и папа — товарищ мой, доктор, он, наверно, потом придет. Знакомьтесь!