В русском лесу
Шрифт:
А как у нас теперь в потребсоюзе благоустройство налажено?.. Организация наша — богатая, денежная, ей от властей города благоустройство поручается, все больше дорожное. Так испокон веку — так было при Василии Арсеньиче, так происходит и сейчас, при Иване Иваныче. Как лето, так мы должны, окромя ягод и грибов, еще и дорогами заниматься. Василий Арсеньич, бывало, с ухабами боролся, чтоб их не было. Навозит песочку на порученную ему дорожную территорию, а то и опилок, иль еще в иных ответственных местах, где больше начальство проезжает, настелит торцовника — и дешево и сердито получается, ездить можно за милую душу — ни ухабин тебе, ни рытвин.
А в нынешние, новые времена не так получается. Иван Иваныч про опилки и торцовник запретил думать, наша дорожная территория какой год разбитая прозябает, в мокропогодье за десять километров в объезд пускаемся. Зато на главном
В общем такое дело получается: старое, оно, конечно, ругать надо, поскольку оно свое отживает и считается, по закону жизни, списанным. Только во всем полагается меру соблюдать и осторожность: не все, что отошло в прошлое, порицания заслуживает. Так я думаю, шофер первого класса легкового транспорта Егор Безматерных, пенсионер, пожелавший, пока имеются силы и здоровье, остаться на своем, так сказать, водительском посту.
Тулуп
Я его помню с детства, черненый отцовский тулуп. Сшили его из овчинных лоскутьев шубники, ходившие по дворам с машиной и инструментами, и он предназначался для езды в леса и в поля: хорошо сидеть в пустых розвальнях или на возу сена, закутавшись в теплый тулуп, ни ветром тебя не просквозит, ни самый жесткий холод тебя не заморозит. Однако тулуп отцу носить не пришлось...
Как жили мы — мать и я, и постарше меня братишка, оставшись без отца-кормильца, не об этом сейчас речь. Вскользь лишь отмечу: мы уцелели. Как ни было нам трудно, но мы уцелели. Старший брат даже побывал на фронте, но остался в живых. А мне воевать не пришлось: пока подрастал, война окончилась.
После войны я служил в армии, учился в институте и в конце пятидесятых годов приехал в сибирский город Томск, в ста километрах от которого в глухой таежной деревне я родился и слегка подрос, прежде чем пуститься в дорогу сквозь колдобины и буреломы, которые пришлось одолевать нашему поколению. Так как моя специальность для периферийного Томска в те годы — архитектор — была редкая, — меня встретили радушно, устроили на службу и даже дали квартиру со всеми удобствами, чему я, само собой разумеется, очень обрадовался, так как до того времени мне приходилось проживать в землянках, казарме и шумном студенческом общежитии, — таким образом до тридцати лет я не испытал на себе, что такое нормальный человеческий угол.
Поселившись в новой квартире, я выписал к себе мать и, по деликатному настоянию моих новых товарищей по работе, решил устроить новоселье. Это новоселье, как я думаю, оглядываясь назад, и послужило причиной изменения хода моей судьбы. А не справь я новоселье, моя жизнь, возможно, пошла бы другим ходом и передо мной открылись бы, может, иные перспективы.
Для понятности позволю себе войти в некоторые подробности о городе Томске и о моей службе в архитектурном управлении.
Томск в архитектурном отношении — город своеобычный, он возник в начале семнадцатого столетия как город-крепость, или, по-тогдашнему, острог — опорный центр для дальнейшего освоения и покорения сибирского края; позднее Томск — перевалочная база для купеческих грузов, текущих непрерывным потоком с запада с Руси на восток и в обратном направлении. Эти жизненные особенности, присущие искони Томску, и наложили на архитектуру города неповторимую печать. Меня как архитектора и восхищало своеобразие города, и я с первых шагов своей карьеры задумался: неплохо бы, планируя архитектурное будущее города, сохранить, насколько это возможно, его своеобразие, чтобы Томск не походил ни на какой другой город в мире. Так я размышлял, так я высказывался перед товарищами, и они не находили ни абсурдными, ни смешными мои мысли. Наоборот, меня ободряли и высказывали поддержку. А начальник управления Иван Иванович меня похвалил, от доброжелателей мне стало известно, что, вопреки установившейся традиции направлять молодых архитекторов для первоначальной практики и знакомства с жизнью в сельское строительство, Иван Иванович думает
Заслышав о новоселье, которое я собрался справить, мать поддержала мою идею, и мы с нею совместно приступили к подготовке. Тут-то на поверхность событий и всплыл отцовский овчинный тулуп, сшитый в давнее время захожими шубниками. Он висел в кладовочке на гвозде, и я, заглядывая иной раз туда, не удивлялся, зачем было матери везти с рудника-прииска, где она жила, дожидаясь окончания моих институтских учений, эту ненужную в городской жизни старую вещь. Тулуп напоминал о деревне, о старой жизни, о домашней скотине, о быстрой или, наоборот, медленной санной езде. Я бывал на каникулах у матери, и она иной раз заставляла меня примерить тулуп. Я надевал тулуп, и мать, глядя на меня со слезами на глазах, говорила, что я, как две капли воды, похож на отца. Только ростом я не вышел и в плечах шире, чем отец... Отцовский тулуп будил во мне всегда далекие воспоминания. Бывало, простынешь, поднимется жар, мать завернет тебя, маленького, в тулуп и понесет к бабушке Аксинье, лекарке, лечить шепотами и заговором на воду и ситечке. А иной раз заберешься на печь, где ночует бабушка Арина, для уюта завернешься в тулуп и допоздна, пока сами по себе не сомкнутся глаза, слушаешь про Илью Муромца, про Кащея Бессмертного, про Иванушку Дурака. Короче говоря, тулуп для нас с матерью был дорог, значил многое, и потому мать, готовясь к новоселью, вспомнила о тулупе и, достав из кладовочки, починила его. Мне она сказала, что хочет удивить моих товарищей, пусть они все знают, что мне достался от отца в наследство только один тулуп, что я начинаю жизнь на голом месте. Выслушав мать, я не воспрепятствовал ее намерению, не видя в нем ничего худого, что уронило бы меня в глазах моих товарищей.
И вот наступил запомнившийся мне на всю жизнь день новоселья. С утра мы с матерью уже на ногах. На службу я не пошел, испросив на то разрешение доброго ко мне Ивана Ивановича. Поставлены на стол последние тарелки, взятые напрокат, привезены из магазина последние банки с тем-то и тем-то, сделаны последние напоминательные звонки. Приблизился вечер, мы переоделись в праздничное и стали ждать прихода гостей.
Проходит время, гости один по одному собираются. Это все мои товарищи по архитектуре, некоторые с женами. По заведенной в Томске в те годы привычке каждый из них стремится разуться и остаться в одних носках. Мать препятствует, она убеждает каждого, что разуваться не следует, это, она говорит, некультурно. Гости иные не слушают ее, остаются в носках, иные приходят в комнату, где стоит стол, в башмаках и ботинках. Никто не садится, все стоят возле книжных стеллажей и рассматривают корешки книг за стеклом. Библиотека, скопленная мной за студенческие годы, производит на моих коллег очень выгодное для меня впечатление. Каждый старается высказаться о моем уме и эрудиции и похлопать меня по плечу. А иные уже завели умный разговор о египетских пирамидах и тунгусском метеорите...
Наконец все в сборе, я приглашаю гостей к столу. Ивана Ивановича, как самого старшего из нас всех и начальника, я усаживаю в передний угол. Рядом с ним садятся его заместители, остальные — кто где хотел. Рядом со мной поместилась Верочка Монахова, молодая архитекторша, еще числившаяся в молодых специалистах. Между Верочкой и мной с первых дней службы существует близкая симпатия, мы с ней переглядываемся и даже ходили уже трижды в кино, но до поцелуев, благодаря моей природной застенчивости и робости, у нас с нею еще не дошло. Мать за стол не села, она вместе с приглашенной соседкой ухаживала за гостями, производя блюдные перемены.
Праздничный ужин начался с тоста, его произнес Иван Иванович.
— К нам, товарищи, как вы знаете, по окончанию института, — сказал он торжественным голосом, — приехал молодой специалист, архитектор. Он неплохо зарекомендовал себя с первых шагов, и я думаю, и в дальнейшем мы от него, кроме одного хорошего, ничего не дождемся. Я верю в него: он прислушивается к голосу старших, он достаточный эрудит и имеет при доме верных советчиков... — Иван Иванович красивым жестом показал на стеллажи с книгами. — Итак, первую рюмку я предлагаю за Петра Ивановича, за его успехи в грядущем поприще.