В семнадцать мальчишеских лет
Шрифт:
— Давай пока укроем под валуном. На Таганай отнесешь дня через два. Пойдешь с охраной, чтобы наверняка добраться. У ребят есть пистолеты.
Вдвоем они с трудом перенесли брезентовый мешок со взрывчаткой в густой ельник, где затаился от людских взглядов древний валун. Затолкали мешок под козырек валуна, забросали хворостом. Присели отдохнуть. Виктор негромко спросил:
— Все припас, как условились?
— Порядочек на улице Кабацкой.
— Слушай, как ты говоришь, подумай, ты же революционер.
— Это я-то?
— А кто
Тяжелая мокрая мгла. Чавкало под ногами тяжелое месиво.
«Революционер, — думал про себя Колька, выдирая из глины дырявые ботинки. — Знал бы он, как я отмутузил Ушастого. Теперь он с неделю будет ставить примочки. Вот тебе и «революционер»… Лучше не говорить, а то выгонит из десятки».
Шумят за спиной сосны — тревожно и скорбно. Натужно гудит в проводах ветер. Невольной тревогой охватило и двух подростков. Виктор коротко бросил: «Давай быстрее!»
— Сейчас, — отозвался Николай, извлекая из кармана бечевку с большой гайкой на конце.
Вышли к телеграфной линии, теперь каждый был вдвое осмотрительнее. Линию охраняли. Виктор остался на месте. Николай приблизился к столбу и запустил гайку вверх.
Ветер гудит в проводах, а Виктору явственно видится склоненный над аппаратом телеграфист. Попискивает «морзянка». Натренированная рука выбивает: точка — тире, точка — тире. Где-то на другом конце провода точки — тире выстраиваются буквами, буквы сбегаются в слова. Слова приказывают, поднимают в атаку полки, обрушивают смертоносный огонь на красногвардейские цепи…
Тугой петлей гайка намертво захлестнула провода. Николай рванул бечевку, звон в проводах оборвался.
Неподалеку раздались грузные шаги.
— Патрульный, — шепнул Николай, по-кошачьи остро вглядываясь во тьму. — Давай снимем, а?
У Виктора внутри все замерло. Тело стало будто невесомым, и только четко работала мысль: «Как ловчее?» Секунды и…
— Не надо, все испортим.
Патрульный, бормоча что-то себе под нос, повернул назад.
Ощупью двигаясь в угрюмой тьме, парни разорвали еще несколько звеньев проводов.
— Теперь им до света ни черта не разобраться, — ликовал Николай.
— Пора, — объявил Виктор, — в комендатуре наверняка всполошились. Идем быстрее.
Через несколько дней Иван Васильевич, ласково щурясь, подал Виктору газету.
— Опять, Витюша, в нашем районе появились «злоумышленники», почитай-ка.
«Из представленных мне докладов, — выхватил Виктор взглядом, — я усматриваю, что телеграфные провода, принадлежащие войсковым частям, с умыслом портятся и вырезаются злонамеренными людьми. За всякого рода повреждения телеграфных, телефонных линий и аппаратов связи виновные будут присуждаться к пожизненной каторге».
— Да-а, — смущенный скрытой похвалой Теплоухова, протянул Виктор, — грозят здорово.
— Это они напрасно, — подчеркнуто холодно вымолвил Теплоухов, скрывая за пенсне
Помолчал, а потом задумчиво сказал:
— Тебе, Витюша, придется пока отстраниться от участия в таких операциях.
— Почему? — сразу потускнел Виктор.
— Будешь ходить на связь. Будешь заниматься электропроводкой в частных домах, — лукаво закончил Иван Васильевич, — с таким пропуском, как у тебя, сам черт не страшен.
Руку, камерадо!
Рыжеусый приехал опять. На дворе похолодало, рыжему в своей шинеленке было зябко, и он, бросив повозку у крыльца, сразу зашел в помещение. Григорий встретил его в маленьком, беленом известью зальце столовой. Рыжий приветливо помахал пачкой папирос, приглашая на мужские посиделки. На душе у Григория отлегло. Разминая в пальцах папиросу, сказал:
— Ты бы, друг, табачку прихватил побольше, а то без курева как без рук.
Рыжий кивнул: сделаю.
— Ну, что у вас нового, домой-то скоро? — словно между прочим осведомился Белоусов.
Рыжий грустно сказал:
— Мы хотель скоро, а пан офицер не скоро.
— Как так?
— Ваша земля нам не нужен, — чех жестом показал на окно и выразительно взглянул на Белоусова.
Григорий насторожился: рыжий что-то больно разоткровенничался, надо держать с ним ухо востро. Посмотрим, что он скажет в следующий раз, после того, как получит подарочек.
В один из мешков Белоусов, помогая работницам, вместе с булками хлеба сунул листовки. Длинный путь у них был, от самой Москвы. Секция чешских коммунистов Интернационального центра обращалась к своим соотечественникам на родном языке, призывала повернуть оружие против офицеров и тех, кто стоит за их спиной. Вот этот «подарочек» и должен был выяснить, что за человек рыжеусый.
Риск? Да, конечно. Но солдаты этой роты охраняют железнодорожный узел и в случае успеха… Словом, Григорий рискнул.
Вечерами Белоусов подолгу задерживался в пекарне. В большую новую корзину доверху накладывал свежих запашистых калачей. «Припеком» он подкармливал партизан. Глубокой ночью в окошко маленького закутка в пекарне стучал Василий Горбачев, «главный партизанский каптенармус». Григорий подавал корзину, и Горбачев, крадучись в сосняке и ложбинах, уносил провизию. На полдороге к лагерю передавал корзину Орлову.
Наступила зима. Частые снежные вихри скрывали от глаз вершины трехглавого Таганая. Тяжелая мгла затягивала составы с солдатскими теплушками — они все шли и шли на фронт. Из Сибири прибывало пополнение. Когда Григорий видел длинные составы, его лицо мрачнело.
Белоусов сидел в столовой, хлебал щи, когда его позвала помощница:
— Опять рыжий, — сообщила она вполголоса. — Строгий такой, шевелит своими усищами, как таракан, и шипит: «Пе-карр давай».
Сердце в Григория замерло: «Никак, донес, за мной, наверное…» Отодвинул тарелку, вытер губы тыльной стороной ладони, сказал: