В сладостном плену

Андерсен Блэйн

— Магнус хорошо относился к твоей матери.

— Разве? Тогда почему же она бежала от него?

— Я же тебе сказал, она опасалась за твое будущее. Говорят, что за деньги ее на франкском торговом корабле перевезли в Ютландию, а уж как она вернулась в Англию — этого я не знаю.

Теперь Бретана должна обдумать то, что Торгун считал возможным сообщить ей. Он подождет в надежде, что она не только поверит ему, но и поймет, как трудно было ему сообщать такие трагические сведения.

К истории похищения Эйлин нельзя было относиться сочувственно. Поэтому

он не осуждал Бретану за ее гнев. Несмотря на все старания Торгуна оправдать Магнуса, факт остается фактом — старый ярл купил ее, как какой-нибудь товар, а такой деловой подход вряд ли найдет понимание в глазах саксонки.

Торгуй наблюдал за печальной и задумчивой Бретаной, которая перебирала в уме обстоятельства своего запутанного происхождения. Он подумал, что, может быть, эту историю надо было подать иначе. Возможно, следовало бы не говорить о действиях тех, кого теперь она вправе ненавидеть. Хотя он и сам викинг, однако надеялся, что в глазах Бретаны он как-то сумеет предстать ее союзником против Магнуса.

Торгун знал, а в свое время в этом убедилась и Эйлин, что Бретана не может успешно противостоять желаниям Магнуса. И все же в его интересах дать ей понять, что ей это удастся.

Торгун подбросил дров в угасающий очаг и, откашлявшись, внимательно посмотрел на Бретану. Она сидела рядом с ним, но по ее отвлеченному взору было ясно, что мыслями она блуждает где-то далеко-далеко отсюда.

— Думаю, что могу помочь тебе.

— Хватит, уже помог. — Голос Бретаны был бесцветен, ибо все ее силы были израсходованы на осмысление той запутанной» истории, которую поведал Торгун.

— Я даже не знаю, правду ли ты говоришь? И даже если я поверю тебе, что из того? Что ты можешь мне сейчас предложить? — Она взглянула на Торгуна, глаза которого излучали непреклонность и решимость.

Даже сейчас, в момент выпавших на ее долю мучительных переживаний, она была прекрасна. Огонь высвечивал ее блестящие, казавшиеся на этот раз сиреневыми, глаза и наполнял их лучистым блеском. От воспоминаний об их близости кровь Торгуна вновь взыграла, а в паху появилось знакомое ощущение болезненной ломоты. Он может колебаться относительно женитьбы на ней, но не желания обладать ее телом.

О, как бы он хотел, обойдя очаг, приблизиться к ней, навалиться на нее всем телом и овладеть тут же, на холодном земляном полу. Останавливало его только сознание того, что это сведет на нет все то, чего он достиг вчера ночью. Хотя и не был уверен, — что сможет подняться в своем возбужденном состоянии, он все же, в завершении беседы, ответил на ее вопрос.

— Пожалуй, лучше всего оставить тебя наедине с твоими мыслями. Всего хорошего, миледи. — Торгун встал, уйдя в более прохладную половину дома. Бретана в задумчивости осталась одна, освещаемая теплыми отсветами пляшущих языков пламени.

Как это не раз бывало в последнее время, ее поразила эта деликатность Торгуна. Она была признательна ему за то, что он оставил ее одну. Если Бретана и искала ответов на мучающие ее вопросы, то задать их все равно бы не решилась.

Ее

предыдущее неведение во многих отношениях было даже более привлекательным, чем нынешняя трудная задача отделить правду от лжи в невероятном рассказе Торгуна. Все это казалось очень странным. И если поверить в его еретическое описание прошлого Бретаны, то вся ее жизнь до сих пор была насквозь фальшивой. Она верила в лживую историю своей жизни, рассказанную ее матерью, ложь о человеке, который якобы был ее отцом; да что там говорить, она не знала даже о том, какая кровь текла в ее жилах.

Теперь она припоминала, что ей всегда казалась странной та неуверенность, с которой Эйлин говорила о человеке, кого Бретана называла своим отцом. Она почти ничего не знала о сэре Уильяме. Ей было известно только, что он погиб, отражая нападение скандинавов.

Возможно ли, чтобы молчание матери выдавало ужасную правду? Если так, то Бретане не нужно долго заниматься поисками причин, которые бы объясняли молчание Эйлин. В самом деле, похищение и изнасилование викингом, как теперь Бретана знает по собственному опыту, означает невероятное унижение. Это нечто такое, в чем не всякая жертва охотно признается.

Бретана взглянула на свои сапожки. Будь у нее что-нибудь другое, с каким наслаждением она бы сорвала их с себя и бросила в ревущий огонь, ведь такую обувь носили скандинавы. Теперь же любая мысль о том, что она сама наполовину принадлежит к тому же народу, была просто невыносимой.

Она поднялась, подошла к сундуку с одеждой и вынула зеркало. Медленно и осторожно посмотрела на свое отражение. Она видела себя как будто впервые, ибо это была уже другая Бретана, которая искала в новом образе ключ к отгадке своего прошлого, составлявшего часть ее жизни и до сих пор скрытое от нее.

Она тщательно исследовала каждую черточку и ямку своего словно точеного лица. Дрожащими пальцами она провела под глазами, носом и остановилась на пухлых, слегка раскрытых губах. Продолжая изучать свое отражение, она едва слышно вздохнула.

Какими же светлыми казались ее волосы по сравнению с черными как смоль локонами Эйлин. До чего странно, что раньше она совсем не придавала этому значения, относя это за счет прихотливой наследственности. А ведь подлинная причина заключалась, скорее всего, именно в том, кто были ее родители, о чем она до сих пор не знала.

«Но нет!»— громко произнес чей-то страдающий голос внутри Бретаны. Его внешним выражением явился только звук разбитого зеркала. Торгун, который молча сидел за занавесью, всем сердцем надеялся, что разбито только зеркало, а не будущее Бретаны.

Глава 9

Спустя две недели после того, как Бретану прибило на остров и три дня после невероятного рассказа Торгуна о ее истинном происхождении, она пребывала в состоянии смятения, упорно отказываясь принимать то, во что не хотела верить. Но каждое возражение, которое она выдвигала против этого, наталкивалось на жесткие ответы Торгуна.