В советском лабиринте. Эпизоды и силуэты
Шрифт:
В Петербурге я осмотрел, между прочим, новоучрежденный «общественно-бытовой Музей», который помещался в старом дворце графов Бобринских на Галерной улице.
Случайно я узнал, что почти вся коллекция, которая принадлежала мне до революции и находилась в моей петербургской квартире, была после конфискации квартиры перенесена в этот музей; это были вышивки, парчи и другие предметы старинного русского искусства.
Я очень внимательно осмотрел музей и нашел, между прочим, и мои старинные ткани, а также чудесный большой ларец для хранения драгоценностей, времен Петра I, украшенный великолепной резьбой из перламутра. В свое время я приобрел этот ларец за большие деньги у проф. Парланда — известного в России строителя церквей.
Я, разумеется, не делал никаких попыток к получению своих вещей обратно, хотя и
В одном из отделов музея я заметил несколько вышитых жемчугом риз очень небольшой ценности. Я спросил служащего, который заведовал этим отделом, почему не выставляются лучшие жемчужные вышивки. «Да очень просто», ответил он, «потому что у нас их нет, мы были бы очень счастливы, если бы могли выставлять лучшие вещи». Я рассказал ему, что в Государственном Хранилище Ценностей (Гохране) в Москве находятся многие тысячи жемчужных риз, которые самым безответственными образом предаются уничтожению, так как в Гохране жемчуга с риз снимаются по одиночке, и вся риза, таким образом, разрушается. Таким путем окончательно погибли чудесные жемчужные ризы. Я напрасно старался вести борьбу с этим вандализмом, но приостановить бессмысленного разрушения не мог. Если «Общественно-бытовой Музей», действительно, интересуется жемчужными ризами, то Музей должен обратиться с прошением к валютному управлению о том, чтобы оно предоставило в его распоряжение самые лучшие жемчужные ризы. Я не сомневаюсь, что разрешение в этом случае будет дано и что таким образом, по крайней мере, 50 образцов этих риз будут спасены для музея.
«Общественно-бытовой Музей», действительно, командировал одну служащую — знатока жемчужных вышивок — в Москву с поручением выбрать для музея желательные образцы. Одновременно с этим она подала валютному управлению официальное заявление музея о выдаче таких образцов.
Я проводил служащую музея в Гохран и мы прямо отправились в то помещение, где разбирались на части жемчужные ризы. Было совершенно невозможно осмотреть все жемчужные ризы в отдельности, так как на меня в Гохране и так уже косились за мои попытки спасти от переплавки художественно ценное старинное церковное серебро.
Я попросил занятого этим делом служащего показать мне ящик с особенно хорошими, старинными жемчужными ризами. Он ответил мне:
«У нас жемчужные ризы не рассортированы, мы не знаем, что старина, а что новое. Мы их разбираем на части как придется».
Затем он указал мне на громадный ящик, на котором имелась надпись «Церковь 133-го (?) Псковского пехотного полка», и сказал:
«Вот тут много жемчужных риз, берите, что хотите».
Я возразил ему:
«В церкви простого пехотного полка не может быть ценных жемчужных риз. Такими вещами музей не интересуется».
Служащий добродушно рассмеялся и сказал:
«Что Вы на ящик-то смотрите? Вы думаете, что в нем жемчужные ризы из церкви Псковского пехотною полка? Ящик ничего общего больше не имеет с пехотным полком. Он так только стоит. Мы все жемчужные ризы, которые к нам со склада приносят, туда складываем».
Он открыл ящик, который был битком набит жемчужными ризами. Ризы были вынуты и даны на рассмотрение служащей музея. Сперва она хваталась за ризы начала 19-го века. Затем, когда на свет появилась масса риз 18-го и целый ряд риз 17-го века, она должна была, разумеется, ограничиться ризами 17-го и 18-го столетия, так как я при всем желании не мог предоставить музею всего ящика, а должен был ограничить число отдаваемых риз сорока, самое большее пятьюдесятью экземплярами.
Служащая музея в восторге отправилась со своими ризами восвояси, а «Общественно-бытовой Музей» имеет теперь в своем распоряжении ценную коллекцию жемчужных риз.
Глава восемнадцатая
Переговоры в Париже
15 марта 1925 г. я приехал из Лондона в Париж, чтобы зондировать почву относительно продажи большой партии платины в Париже. Как полагается, я отправился
Каждый представитель комиссариата, с каким бы служебным поручением он ни находился заграницей, должен был по общему правилу доложить о предполагаемой торговой сделке торговому представителю той страны, в которой эта сделка должна была совершаться, и затем уже в согласии с торговым представителем и с помощью аппарата местного торгового представительства приступить к исполнению данного ему поручения. Этот принцип был совершенно правилен. Каждый командированный заграницу советский служащий обязан был, немедленно по своем прибытии в Берлин, Лондон, Париж и пр., регистрировать свой мандат в местном торговом представительстве. В подтверждение произведенной регистрации на самом мандате ставился соответствующий штемпель с указанием числа.
Торговым представителем в Париже был в то время тов. Буду (Поликарп) Мдивани, грузин, человек лет сорока. Само собой разумеется, он был членом коммунистической партии. Мдивани был очень жизнерадостный, любящий все земные блага человек, в Париже чувствовал себя во всех отношениях прекрасно, по виду — статный, самодовольный господин очень сильно выраженного буржуазного типа.
Я представил ему свой мандат и изложил ему, в чем заключалась моя задача. Я заявил ему, что комиссариат финансов слышать не хочет о продаже платины на комиссию и поручил мне строжайшим образом заключать только твердые сделки на определенный срок. При этом комиссариат финансов, конечно, воздержится до истечения срока договора от всякой дальнейшей продажи платины. В настоящее время мне поручено продать 70.000 унций платины по цене 110 долл. за унцию. Я приехал в Париж, чтобы вести переговоры с одной крупной парижской фирмой, которая уже приобрела в декабре 1923 г. у валютного управления крупную партию платины. У меня, однако, имеется совершенно определенное впечатление, что фирма не решится взять на себя риск, который связан с подобной покупкой по твердым ценам. Нам не останется, очевидно, ничего другого, как заключить договор с крупной англо-американской группой, с которой мы сейчас также ведем переговоры. Хотя эта группа не согласна принять всех условий валютного управления, но по всем вероятиям, в конце концов, мы с этой группой сойдемся. До заключения же сделки я приехал в Париж, чтобы установить, хотят ли французы пойти на такую сделку.
Мдивани, с интересом выслушавший мой доклад, заявил, что у него имеется другая французская фирма, которая наверное пойдет на такую сделку. Он еще сегодня вечером или завтра устроит мне свидание с представителем этой фирмы, чтобы немедленно дать делу ход.
Сделка, которую мне предстояло совершить представляла собою операцию на сумму от 7 до 8 милл. долларов. Разумеется, каждое торговое представительство хотело провести такую операцию в том районе, в котором оно работало. Лондонское торговое представительство хотело заключить договор с английской группой, парижское торговое представительство — с французской, а берлинское — с германской группой. Причина была ясна. Во-первых, такая операция значительно повысит годовой оборот данного торгового представительства, во-вторых, торговое представительство получает от валютного управления очень высокую комиссию за проведение подобной операции, и, в-третьих, сама по себе сделка очень проста и легка. Все дело заключается в том, чтобы сдать покупателю несколько ящиков с платиной, принять за это платеж наличными и провести затем окончательный расчет по получении лабораторного анализа. Интерес к такого рода операции был мне совершенно понятен.
В тот же день, в 5 часов после обеда, я встретился в служебном кабинете Мдивани и в его присутствии, с Н. Н., уполномоченным французской фирмы, предложенной мне Мдивани.
При переговорах присутствовал еще посредник, восточный человек, с турецкой фамилией. Присутствие посредника было мне неприятно, так как у меня имелось строжайшее предписание вступать в сношения только непосредственно с покупателем, а отнюдь не с посредником. В данном случае я ничего не мог сделать.
Н. Н. в длинном докладе изложил свои взгляды о торговой политике, которую должно проводить советское правительство по вопросу о платине. Я его не прерывал, хотя все это было мне давно известно, и дал ему высказаться.