В советском лабиринте. Эпизоды и силуэты
Шрифт:
X. «Я Вам не скажу, кто меня к Вам послал. Пусть будет так, что меня послал посредник. Имейте ввиду только одно: я Вам ничего не предлагаю, я не стараюсь на Вас повлиять, я только прошу Вас мне помочь, если это возможно. Я зарабатываю комиссионные на этом деле, если оно пройдет. Вспомните нашу старую дружбу».
Л. «То обстоятельство, что я Вас столько лет знаю — единственная причина, почему я не оборвал еще нашего разговора. Мне очень жаль, но дальнейший наш разговор не имеет никакого смысла. В этом деле я помочь Вам не могу. Другой точки зрения, чем той, на которой я сегодня стоял во время переговоров, я не могу, не имею права отстаивать. Ваши намеки на личные Ваши связи меня нимало не трогают. Я просто их понимать не хочу».
X. «Но ведь продажа нескольких тысяч унций
Л. «Я знаю точку зрения валютного управления лучше, чем Вы, и не могу давать Вам объяснений по этому поводу. Я еще раз повторяю, что сделка на несколько тысяч унций абсолютно противоречит намерениям валютного управления и сильно уменьшит шансы на проведение в дальнейшем крупной сделки».
X. «В таком случае, делать нечего. Всего лучшего».
Разговор с X. X. произвел на меня в высшей степени тягостное впечатление. Я знал, что X. X. немедленно отправится к тем, которые его ко мне подослали, кто бы они ни были, и доложит им, что я остался непреклонен. Я знал, что моим поведением я, наверно, не привлеку симпатий, но что наживу даже опасных врагов, если только намеки X. X. имели какое-либо основание.
Через несколько дней, перед моим отъездом из Парижа, я распростился с торговым представителем Мдивани, не сказав ему ни слова о визите X. X. Сделка на 3.200 унций платины с упомянутой французской фирмою в действительности никогда и не состоялась.
Глава девятнадцатая
Вымогатель
После двухмесячного отсутствия я прибыл 12 ноября 1924 г. из Лондона в Берлин. 18 ноября после обеда незнакомый мне человек позвонил по телефону и попросил меня дать ему интервью. Я ему заявил, что в моем официальном положении представителя валютного управления заграницей я не хочу давать никаких интервью о политических или валютных вопросах. Он попросил меня все-таки его принять, у него якобы есть несколько незначительных вопросов, с которыми он хотел бы ко мне обратиться. Добавил, что говорит с Виттенбергплац. Я разрешил ему прийти, в 4 часа он уже был у меня. Незнакомец передал свою визитную карточку, на которой значилось: «С. Кристи, журналист». Беседа велась на русском языке.
Кристи задал мне несколько вопросов общего характера (как обстоит дело со стабилизацией советской валюты, в каком положении дисконт советских векселей заграницей и пр.), причем я сразу понял, что у него нет даже и самого слабого представления о трактуемых им предметах. Я спросил его, для каких газет предназначается этот материал.
К. «Я работаю не для русской газеты, я сотрудничаю для „Манчестер Гардиян“, для „Форвертс“ и для „Репюблик“».
Л. «Можете ли Вы мне показать соответствующие удостоверения?»
К. «Нет, я не постоянный корреспондент этих газет, поэтому у меня нет официальных удостоверений. Теперь я пишу, главным образом, совместно с другими лицами, для американской газеты „Чикаго Трибюн“. Мы работаем теперь над биографиями выдающихся представителей советской республики, в особенности тех, которые служат заграницей. Вы занимаете очень большой пост и насколько мне известно, Вы не коммунист. Относительно Вас у меня собран от разных лиц весьма богатый материал, правильность которого мне желательно было бы проверить. Я узнал, что Вы недавно приехали в Берлин, и мне бы очень хотелось представить Вам имеющиеся у меня данные с тем, чтобы Вы обратили мое внимание на ошибки, может быть, вкравшиеся в мою работу».
Я был несколько изумлен, но продолжая находиться под впечатлением, что имею перед собой репортера, заявил ему, что у меня нет ни малейшего интереса видеть свою биографию в какой бы то ни было американской газете. Он возразил мне на это, что все-таки лучше будет, если он покажет мне все, что у него есть, и начал мне задавать различные вопросы: действительно ли я весной 1919 г. бежал из России в Швецию, знаком ли я с таким-то писателем, с такой-то артисткой и пр.
Характер вопросов меня сильно озадачил, и я начал подозревать, что ему нужно было только выудить какие-нибудь сведения из
После этого мне стало ясно с кем я имею дело, и я ответил, что мне нечего бояться и что он может спокойно опубликовать все, что хочет. Мне только было бы интересно посмотреть на то письмо в подлиннике, в котором какая-то дама сообщает ему о моем якобы бегстве в Швецию.
Я проводил его в переднюю. При прощании, стоя еще в передней, он сказал мне, что хочет сообщить мне свои условия, а именно: я должен ему уплатить 250 долл. наличными при условии вручения мне всего материала, и 150 марок, если он даст мне для прочтения одно это письмо.
Чтобы выиграть время, я сказал ему, что он может мне позвонить дня через два, в четверг утром. Уже на пороге он добавил:
«Я думаю, что это будет лишним, но я все-таки предупреждаю Вас, что если Вы вздумаете кому-нибудь рассказать о моем предложении относительно покупки материала, я, конечно, буду категорически отрицать Ваше утверждение».
В четверг утром Кристи позвонил мне по телефону и мы сговорились, что он придет ко мне в 9 часов вечера. В течение дня я успел переговорить со своим адвокатом, которому изложил сущность дела. Он сказал мне, что в этом случае во имя общего интереса нужно действовать беспощадно, этот человек обыкновенный вымогатель и его необходимо немедленно задержать. Я должен обратиться к уголовной полиции своего полицейского участка, там уже мне укажут, как мне держаться в отношении моего посетителя. Вне всякого сомнения полиция пошлет мне на дом одного из агентов в назначенный для посещения час. После обеда я был в уголовном отделении своего участка, рассказал там, в чем дело, и мне обещали послать к вечеру двух агентов. Знание русского языка было необходимо, поэтому я попросил также присутствовать моего знакомого Б. Я.
Оба агента и Б. Я. пришли ко мне в половине девятого вечера. Агенты были того мнения, что Кристи вообще не придет. На всякий случай мы с агентами подробно обсудили предстоящий разговор с Кристи и всю тактику поведения с ним.
За несколько минут до девяти часов Кристи позвонил по телефону в присутствии полицейских агентов и спросил, желаю ли я еще видеть письмо, может ли он без опасения прийти ко мне и не встретит ли он у меня кого-нибудь. Я ответил, что я один дома. Он потребовал от меня честного слова, что, действительно, у меня никого нет и что никаких неприятностей у него не будет. Давать честное слово мне было крайне неприятно, я прикрыл трубку рукой и быстро переговорил с агентами. Они заявили, что я должен исполнить это требование, иначе его не поймаешь. Я тут же решился и сказал, что отказываюсь дать честное слово по телефону, но что я дома один. Он спросил, кто его впустит в дом. Я ответил, что дам швейцару соответствующее распоряжение. Он сказал, что через 40 минут будет у меня. В 9 ч. 40 м. он опять протелефонировал, сказал, что он находится внизу и вновь спросил, может ли он спокойно подняться и не грозит ли ему какая-нибудь встреча. Я опять заявил, что он может не беспокоиться и что я уже передал швейцару, чтобы тот его впустил. В 9 ч. 50 м. раздался звонок и я открыл дверь. Агенты уже до этого расположились по местам, один из них и Б. Я. стояли в гостиной за раздвижными дверями, которые отделяли гостиную от кабинета, а другой агент спрятался в открытом чулане рядом с передней.