В союзе с Аристотелем
Шрифт:
— Мы пришли…
— Знаю. За Катьку узнать.
— Да. Вот это ее одноклассники: Теренин и Гайворонский. Недалеко от вас живут.
— Здравствуйте, — сказал вдруг Валерка.
— Будь здоров. Что-то мне твоя мордашка знакома. Не ты ли это вчерась прибегал к нам, а? Смотрю: идет через двор. Ну, думаю, про девчонку разведать учительница послала. А он что-то пошумел в сенях, как воришка, да и, гляжу, обратно побег, с прискоком. Не ты?
— Я! — выдохнул опешивший Валерка.
— Вишь, какая я приметливая. Чего ж ты умчался?
— А потому что у вас в сенях лежал петух! — выпалил вдруг Юрка.
— Какой петух?
— Наш.
— Какой ваш?
— Которого сектант украл.
Поршенникова некоторое время пристально смотрела на Юрку, потом проговорила:
— Рехнулся.
— Кто рехнулся — я?.. Валерка, скажи! — обратился он к другу, но тут же сам разгоряченно воскликнул: — Да, он у вас на лавке лежал с отрубленной головой!
— Что?
— Да петух наш.
— Вы отколь это свалились, а? Чего это вы плетете? Какой это петух с отрубленной головой?.. Вы чего-нибудь понимаете? — спросила женщина Галину Владимировну.
— По-моему, ребята подозревают вас в укрывательстве краденого, — нерешительно проговорила учительница.
Поршенникова растерялась.
— Краденого? Какого краденого?
— Был у вас вчера какой-то верующий?
— Верующий? Был. Вот как раз когда парнишка-то прибегал, он вот тут и стоял, где вы стоите. Только верующий ли это? Нищий. А молится — так кто ж подаст без мольбы?
— Ну кто бы он ни был, а он украл у Терениных петуха, — сказала Галина Владимировна. — А спустя полчаса Валера обнаружил этого петуха у вас в сенях.
Поршенникова охнула, встала с лавки и приблизилась ко все еще стоявшей на ногах троице, понимающе покачивая головой:
— Вот оно что. Тогда, конечно, нищий. Божий-то человек не осмелится украсть… Я дала ему чего могла, да и выпроводила за порог, а в сени-то выглянуть и не догадалась. А тут самой на электричку надо было. Гляжу — опаздываю, да все бегом, бегом. А он, видать, петушка-то в чемоданчик и — дальше… Зря вот ты, парень, в избу не заскочил. Как признал, так бы и заскочил. Мы бы вдвоем-то его за душу и взяли.
Юрке начинала нравиться эта решительная женщина. Он не выдержал и поддакнул:
— Я его тоже ругал за это. Так нет, елки, побоялся.
— Кабы чужое — бойся ты на здоровье. А за свое нечего бояться, — проговорила Поршенникова. — За горло хватай! А теперь ищи-свищи его, петушатника.
— Ну ладно, — сказала Галина Владимировна. — Это дело такое, мимоходное. А что с Катей-то?
— Болеет Катька. — Женщина вернулась к столу, потрогала чайник и стала наливать кипятку в стакан. — Подцепила гдей-то заразу и мается теперь. Уж не в школе, думаю?
— Да нет, в школе у нас вроде спокойно.
— Так здоровые все. Вон видите, — кивнула на Юрку, — весь нараспашку и щеки красные. Его и никакая
— Так что же, Катя в больнице?
— Нет. В больнице людей только угробляют. В городе, у бабки. Там ей и уход, и присмотр, и воздух. В низине-то нашей и воздуха человечьего нет — гниль. У меня уж у самой вот тут что-то покалывает. Как дохнешь, так…
— И сильно больна Катя?
— Вроде сильно. Вы так допрашиваете, что у меня горло пересохло.
— Ничего не поделаешь. Я учительница и должна знать, почему моя ученица не ходит в школу, нужна ли ей моя помощь, — проговорила Галина Владимировна.
— Я понимаю. Конечно, это ваше дело. А помощь, спасибочки, не нужна. Может, ее от книжек и разобрало. — И Поршенникова принялась пить чай, ложкой поддевая из банки варенье.
Ребята мало-помалу огляделись. Избенка была однокомнатная, с низким потолком, с неоштукатуренными и даже непобеленными стенами, доски которых рассохлись; образовавшиеся щели местами были забиты бумагой или тряпками, чтобы не высыпался шлак. Края досок у щелей по всем стенам были опалены, а кое-где просто обуглены — видимо, выводили тараканов паяльной лампой. Из обстановки выделялись огромный сундук, обитый железными полосами, и кровать с высокой периной, на которой покоились две серо-зеленые пятнистые подушки. Эти подушки походили на гигантских, зловеще сидящих друг на друге жаб, готовых по знаку прыгнуть на пол.
Поразмыслив некоторое время, Галина Владимировна сказала:
— На днях я зайду. Возьмите справку от врача.
— М-м, — оживилась вдруг женщина, торопливо шаря что-то в карманах бурого передника и одновременно справляясь с пирогом. — Справка-то есть. Я и забыла… Вот она. Помялась, ах ты…
Справка была порядочно замусолена и замызгана, точно ее корова пробовала на вкус и за неприемлемостью вытолкнула языком. Некоторые слова расплылись. Однако учительнице удалось прочитать стандартную фразу о том, что такая-то, а именно Поршенникова Катя, освобождается от занятий по 25 октября; диагноз — неразборчивая латынь, врач — два крючка, больничный штамп.
— Что же вы ее всю?.. — поворачивая бумажку так и этак, заметила Галина Владимировна. — Документ ведь.
Поршенникова глянула на свои руки, поворачивая их тоже так и этак, точно искала в них какое-то оправдание.
— Кто ее знает. Суешься везде, хватаешь все…
— Ну хорошо. Я или сама буду заходить, или ребят посылать к вам. Как только Кате станет лучше, вы, очевидно, возьмете ее к себе, и тогда мы сможем помочь ей заниматься. А вообще можно ездить и в город…