В союзе с Аристотелем
Шрифт:
— Дятлов! — крикнул летчик. — От слова «дятел».
Юрке в этот миг показалось, что уши у дяденьки шевельнулись.
— Ну? — спросил Юрка.
— Значит, вы шли в милицию? — заговорил Аркадий.
— Конечно. Сразу ведь в тюрьму не принимают.
— Язвы! — выкрикнула старуха и направилась к лестнице, почувствовав себя свободной без того провожатого, без летчика, в котором она признавала силу и которому невольно подчинялась.
— Э, э! — окликнул Юрка, догнал старуху и схватил ее за пальто. — Куда пошла?
Старуха резко обернулась,
— Это соседка Поршенниковых, — сказал Валерка. — Мы ее видели, когда приходили про петуха узнавать.
— Милицию впутывать, по-моему, пока не стоит, — проговорил Аркадий. — Нужно самим разобраться. Пойдемте к Поршенниковым. А вы следуйте за старухой.
Аркадий и Галина Владимировна взяли Катю за руки и начали спускаться. Лестница тянулась лишь до дамбы, примыкавшей к насыпи и защищавшей ее от размыва весенними водами. Ниже чьи-то сердобольные руки сложили ступеньки из крупных камней, во множестве валявшихся по откосу и у подножия.
— Понимаете, Аркадий, ее мать представила мне справку о том, что дочь больна, а вот видите… Катя, ты нисколько не болела?
— Нисколько.
— Почему же ты не ходила в школу? Тебя не пускали?
После некоторого молчания еле слышно, сдерживая слезы, девочка проговорила:
— Боженька это… будет жарить на сковородке.
— Господи, — прошептала Галина Владимировна, вздрогнув.
Аркадий нахмурился и спросил:
— Кто это говорил — мама?
— Мама.
— А бабушка говорила?
— Говорила.
— А еще кто-нибудь говорил?
— Дяденька.
— Какой дяденька?
— Который это… Я боюсь… — голосом, переходящим в плач, прошептала девочка, и по щекам ее покатились слезы.
— Ну-ну, Катя, не плачь, не надо.
— Успокойся, Катя, и ничего не бойся.
— Меня бить… будут, — всхлипывая, проговорила девочка.
— Никто тебя бить не будет. Мы тебя не дадим бить… Тише, Катя. Успокойся. Ну… Вот так… Не бойся, — говорила Галина Владимировна, пытаясь улыбнуться.
Оба взрослых человека понимали, что нельзя более ни расспрашивать Катю, что с ней произошло, ни говорить об этом самим.
Между тем Юрка с Валеркой почти наседали старухе на пятки. Она шла проворно, несмотря на неимоверно скользящую илистую дорогу. В кармане ее тяжело встряхивалась мелочь. Изредка бабка оглядывалась и ворчливо бросала что-то невразумительно злое.
Юрка то и дело свистел, чувствуя неуемное желание издеваться над ней.
— Скоро всех таких бабок соберут в одну кучу, сунут в ракету и выстрелят на Луну. Там нету воздуха, и все они задохнутся! — проговорил он громко. — Мы скажем, что у нас тут есть одна и чтобы ее вообще мимо Луны пустили, а то она на Луне начнет побираться и всех лунатиков обдурит.
— Язвы! — сказала старуха, обернувшись. — Антихристы!.. Учат еще дураков, прости господи…
Юрка хихикнул. Валерке тоже
А Юрка продолжал высказываться:
— Скоро всех таких старух спалят на костре. Уже дрова заготавливают… Польют керосинчиком, спичку — чирк! — и нет старух.
Не доходя до калитки Поршенниковых, бабка свернула во двор, в конце которого стоял маленький, словно сарайчик, дом, покрытый и жестью, и досками, и шифером, с трубой, увенчанной ведром без дна. Вход был, видимо, с той стороны.
— Вот она где живет, — сказал Юрка. — Ясно. Теперь она в ловушке.
Это же он повторил, когда подошли учительница, Аркадий и Катя. Толкнув ногой воротца, Юрка пропустил всех и снова забежал вперед. Катя с каким-то ужасом смотрела на окно родного дома.
В лицо опять пахнуло смрадом.
Поршенникова сидела за столом и ела целую селедку, бегая по ней губами, точно играя на губной гармошке. Перед ней стоял блестящий электрический чайник, стакан в серебряном подстаканнике, и еще что-то было разложено на газете.
— Здравствуйте.
— Пожалуйте, — быстро сделав глоток и глянув на ввалившуюся компанию с непониманием и тревогой, ответила Поршенникова. — Завсегда пожалуйте. Вы ведь у меня частые гости… И с каждым разом вас все больше и больше приходит. — От избытка приветливости хозяйка даже улыбнулась.
— А мы всё с тем же, — проговорила Галина Владимировна в тон Поршенниковой ласково. — Где все-таки ваша дочь? — Галина Владимировна надеялась, что Поршенникова ничего не видела в окно.
Катя стояла за спиной Аркадия.
— Так и я же ничего нового не скажу, окромя того, что говорила.
— Болеет все еще?
— Вы же и справку с медицинской печатью взяли, и уж вы по всякому с меня требовали. Ведь не семь же пятниц на неделе я вам буду сочинять.
— Ну хорошо. — Учительница за руку вывела девочку вперед. — Узнаёте?
— Катька?.. Боже ж ты мой! Как же ты? — Поршенникова вскочила, взяла дочь за руку и утянула к столу. — Чего же ты поднялась, дура? Тебе ведь лежать надо… И приперлась. В этакую, батюшки, даль приперлась, да еще в непогодь… Продрогла, поди? Сейчас мы чаю…
Она засуетилась, забегала, всплескивая руками и не зная, за что схватиться.
— Бросьте корчить из себя невинность! — проговорил вдруг Аркадий. Ему стало противно вот так по-дурацки стоять перед этой женщиной. Он прошел к столу, взял табуретку, поставил перед Галиной Владимировной, а сам сел на другую, у печки. — Чего вы распелись? Мы только что вырвали Катю из рук старухи нищенки, которая таскала ее по вагонам, выдавая за сироту, так что представление не разыгрывайте!