В СССР инвалидов нет!..
Шрифт:
«Видел я этот чудо-аппарат, — пишет корреспондент газеты, — вместе с племянником Клавдии и его женой пробовали в новой коляске несколько раз повернуть рычаг поворота — и пришли к выводу, что это под силу лишь чемпиону-тяжеловесу…»
Что может чувствовать человек, оказавшийся в подобной ситуации? Известны случаи, когда инвалиды отказываются от советских колясок и передвигаются на самодельных колясках, переделанных из стула.
Не лучшим образом обстоит дело и с обеспечением инвалидов мотоколясками. Это небольшая двухместная машина с мотоциклетным двигателем, работающим в режиме постоянного перегрева, что, естественно, сразу говорит о низкой культуре технической мысли конструкторов этой мотоколяски. Мотоколяска ненадежна и дорога в эксплуатации (например, в городских условиях она потребляет от 11 до 13 литров бензина на 100 км). Шум, вибрация, а в зимнее время холод внутри машины приводят к расстройству и без того плохую работу разных органов инвалидов. Воспаление суставов, простуды, хронические гаймориты — можно часто встретить у тех, кто пользуется мотоколяской. Как правило, в среднем через год, а то и раньше, они начинают ломаться и инвалиды задумываются над тем, как дальше жить и передвигаться, так как запасных деталей в свободной продаже нет, их нужно заказывать и ждать несколько месяцев. «Мотоурод!» — так прозвали инвалиды это средство передвижения.
Несмотря на это, за мотоколясками всегда очередь, так как их постоянно не хватает,
Почему инвалидов не видно на улицах советских городов? Мне думается, мы уже пришли к этому ответу. Уместно будет лишь добавить, что в СССР практически не принимается никаких мер по созданию специальных жилищ для инвалидов с нарушением двигательных функций. До сих пор им не уделяется внимания при градостроительстве: улицы, общественные или административные здания — кинотеатры, библиотеки, музеи, магазины и т. д. — не приспособлены для проезда в них инвалидов на колясках. Порою диву даешься, какую выучку прошли советские служащие в своем отношении к данной ситуации, готовые в любую минуту дать отпор проискам западной пропаганды, — на вопрос одного западного корреспондента официальному советскому лицу почему в СССР инвалидов не видно на улицах, тот, недолго думая, ответил: «Здоровые люди не привыкли к виду инвалидов…». Ответ в комментариях не нуждается. А одно авторитетное лицо с трибуны Всесоюзной конференции медиков в Евпатории выразилось по этому поводу более откровенно и определенно: «Травма шейного отдела позвоночника — это уже социальная смерть личности». Уж если медики дошли до таких «выводов», что можно ожидать от казенных советских бюрократов, переполняющих все советские учреждения!?. Им только руки потирать остается от подобной «научной обоснованности». Как эта «обоснованность» претворяется в жизнь, можно видеть на небольшом, но достаточно выразительном примере:
Надежда Облицова из г. Богданович Свердловской области. Ей около 30-ти лет, она инвалид с детства, передвигается с трудом на костылях. Познакомилась с молодым человеком из своего города, они решили пожениться. Но так как в этом случае у них сразу возникла проблема где жить, они обратились к властям своего города с просьбой дать им хотя бы относительное по удобствам жилье. Все их просьбы были напрасны. Тогда Н. Облицова пошла на прием к 1-му секретарю райкома партии, но тот не захотел даже выслушать ее, а наговорил ей всяких оскорблений, связанных с ее здоровьем. Надя восприняла это хамство крайне болезненно. Была вызвана «скорая помощь» и ее увезли домой. Через несколько дней она написала письмо кремлевскому руководству, описав в нем всю трагедию своего положения, а копию направила в редакцию газеты «Правда». Спустя некоторое время к ней в дом пришли представители местной власти с угрозами, что если она будет продолжать писать жалобы, то ей будет хуже…
Если обратиться в органы социального обеспечения с вопросом, какие права имеют инвалиды в СССР, то чего только не услышишь?!. И все ответы настолько похожи один на другой, что невольно возникает сомнение, писали их разные люди или один человек? Вот стандартная формулировка ответов, с которыми советская администрация подходит к проблеме инвалидов: — «в нашей стране постоянно уделяется большое внимание нуждам инвалидов…», «… им предоставлены большие льготы…», «систематически совершенствуются формы и методы социального обеспечения инвалидов», «только за последние годы советское правительство приняло важные постановления о мерах по дальнейшему обслуживанию инвалидов» и т. д. и т. п. И ни за одним из этих ответов нет конкретного действия. Как в действительности решена социальная помощь инвалидам я расскажу еще на одном примере члена нашей Инициативной Группы Ф. Хусаинова (о нем мы читали в начале этой книги). Его судьба тоже не исключение, она является только дополнением к тысячам и тысячам таких же судеб и является красочной иллюстрацией «заботы» советского государства об инвалидах в СССР.
Ф. Хусаинов — сын фронтовика, погибшего в 1943 году. После того, как Ф. Хусаинов получил тяжелую травму позвоночника, ему и его престарелой матери наконец-то дали однокомнатную квартиру на 3-м этаже в доме без лифта. До этого они жили в небольшом разваливающемся доме. Но и сейчас при его состоянии — это тюремная камера. Весь его мир — это пространство от окна до двери. Да и передвижение затруднено из-за тесноты единственной комнаты, в которой живут двое. Телефона нет, выйти невозможно, так и сидят они с матерью в этой пожалованной им квартире. 14 лет они безуспешно добиваются, чтобы ям дали жилье на 1-м этаже. Однако организации, от городских властей г. Чистополя до Президиума Верховного совета СССР, куда обращался Хусаинов со своими просьбами, отказывают им в этом. Хусаинов несколько раз ездил в Москву с надеждой там решить этот вопрос. Можно представите себе, насколько трудна и сложна была для него каждая эта поездка. О результатах их, в частности об одной из них, он рассказывает сам:
«Первый раз в Приемной Президиума Верховного совета СССР меня принимала служащая Приемной Ковалева; она подтвердила законность и обоснованность моих требований и обещала на другой же день направить письмо в Чистополь. „Ваш вопрос будет решен незамедлительно“, — сказала она.
Прошло два года, но ничего в моей судьбе не изменилось. Через некоторое время выяснилось, что никакого письма от Ковалевой в г. Чистополь направлено не было. Местные власти (например, заместитель председателя горисполкома Шалимов, инструктор горкома Ялюхов и др.), узнав о моем „путешествии“ в Москву, стали открыто издеваться надо мной:
„Пиши, пиши, хоть каждый день пиши, толку от твоих жалоб не будет, никто из Москвы сюда не приедет. Наоборот, если ты будешь продолжать писать, только хуже будет…“
Наконец, я снова решился поехать в Москву. Снова попросил людей, которые снесли меня с третьего этажа, довезли до вокзала, посадили в поезд. Поехал я один, без сопровождающего. 2 июня 1980 года я был принят той же Ковалевой. На этот раз разговаривать со мной она уже категорически отказалась.
— Ты все законы знаешь, вот и добивайся их исполнения у себя в Чистополе, а сюда нечего ездить, — заявила Ковалева.
На мои бумаги — просьбы, жалобы, отказы — она даже не взглянула.
— Я же совсем беспомощный человек, — начал я, — вы не можете себе представить, чего мне стоило приехать в такую даль одному…
— Ну, если сам добираешься до Москвы, значит, ты и не инвалид вовсе, — бесстыдно заявила Ковалева, — значит, можешь вполне и с третьего этажа спускаться… И вообще, разбирайся-ка ты с местными властями сам, а нас в это дело не впутывай и к нам больше не езди. Разговаривать нам с тобой не о чем.
Я попытался записаться на прием к заведующему Приемной, но оказалось, что сделать это можно только по рекомендации той же Ковалевой. Ковалева сказала, что передала заведующему нашу беседу и что он отказался принимать меня, заявив при этом, что разговаривать ему со мной не о чем.
Я попросил Ковалеву принять заранее написанное мною письмо Л. Брежневу. Она отмахнулась: „Еще чего захотел!..“
— Что же, над вами и начальства никакого нет?! — удивился я.
— Нет!
Видя всю тщетность своих просьб и полное пренебрежение работников Приемной Президиума ко мне и к моим бедам, я решил оставить это заведение и попросил Ковалеву вызвать мне такси. Откровенно говоря, я намеревался попасть на прием еще в Прокуратуру СССР и Министерство здравоохранения СССР. Ковалева ответила:
— Ничего, как сюда добирался, так и отсюда выберешься. Никакого такси тебе вызывать не будем!
— Но как же мне быть, без посторонней помощи я отсюда уехать не могу? — Никакого ответа не последовало.
Через
Надо сказать, что к любой поездке надо готовиться, а во время нее часто приходится совсем не есть и не пить. Наши вокзалы и аэропорты не приспособлены к таким инвалидам, как я. Да и вообще в СССР мало думают об инвалидах при проектировании улиц, общественных зданий и т. д. И вот, то ли от голода, то ли от нервного напряжения, у меня закружилась голова и мне стало плохо. Я попросил дежурного Приемной вызвать „скорую помощь“. Мою просьбу услышала Ковалева:
— Ничего с ним не сделается, не помрет… — сказала она дежурному.
И дежурный покорно добавил:
— Это не входит в мои обязанности — вызывать инвалидам „скорую помощь“.
Рабочий день кончился. Два работника Приемной взяли мою коляску вместе со мной и по ступенькам спустили вниз, на улицу. Я просил случайных прохожих вызвать мне по телефону „скорую помощь“ или хотя бы милицию, так как близилась ночь, и мне некуда было деться. Многие, не обращая внимания, проходили мимо. Но все-таки находились добрые люди и несколько раз вызывали „скорую помощь“. Но она так и не приехала. Уже поздно вечером один из прохожих остановился, вежливо выслушал меня и сочувственно добавил: „А что же от них, коммунистов, ожидать еще?“ Он согласился довезти меня в моей инвалидной коляске до здания Прокуратуры СССР, так как сам ехать я, естественно, не мог. На пути оказалось еще одно непреодолимое для меня препятствие — улица Горького, которую нужно было пересечь. Переходы через улицу только подземные, поэтому пришлось ждать глубокой ночи, когда движение меньше и можно переехать улицу поверху. Прохожий не мог ждать и ушел. Я остался один. Настала ночь, стало холодно. Мимо проехала поливочная машина и окатила меня с ног до головы водой. Только в 5 часов утра какой-то случайный прохожий помог мне переехать на другую сторону улицы, и я оказался во дворе Прокуратуры СССР.
От холода и долгого сиденья в коляске у меня сильно разболелась спина, спастикой скрутило ноги. Около здания Прокуратуры прохаживался милиционер. Я попробовал объяснить ему свое положение и попросил у него разрешения хотя бы полежать на одной из скамеек, которые находились во дворе Прокуратуры.
— Что ты, у нас не положено. У нас — порядок! — сказал милиционер и прогнал меня со двора.
Я дождался, когда милиционер немного отвлекся, и подъехал к одной скамейке, заполз на нее и лег. Но блюститель порядка заметил и снова прогнал меня. Пришлось сидеть в коляске до 9 часов утра.
В Приемной Прокуратуры СССР повторилась вчерашняя ситуация с тою лишь разницей, что здесь меня даже и не записали на прием. Дежурный Приемной заявил, что это вообще не их дело — разбирать жалобы инвалидов, что мое заявление о нарушении законности они и читать не будут.
Мне становилось все хуже, и я попросил дежурного вызвать мне „скорую помощь“. К моей просьбе отнеслись так же по-советски „гуманно“, как и в Приемной Президиума Верховного совета СССР:
— Это не входит в наши обязанности…
— Ну хотя бы такси вызовите.
— Это не входит в наши обязанности, как сюда приехал, так и уезжай.
Я остался сидеть в Приемной, даже двигаться уже не было сил. Голова кружилась, болела спина. Не помню, сколько я просидел, но вдруг перед глазами все поплыло, и я упал с коляски. Тогда только вызвали „скорую помощь“, и меня увезли в диагностическое отделение больницы им. Боткина. Вместо Министерства здравоохранения я оказался в больнице.
Придя в себя, я сразу же попросил врача отправить меня домой, то есть всего лишь купить билет на самолет (за мой счет, разумеется), и довезти меня до аэропорта.
— Это не входит в мои обязанности, — последовал все тот же стандартный ответ. (Вот выучка!)
Я пробыл в больнице 9 дней, не получая никакого лечения, ни необходимого мне санитарного ухода. За это время я много раз просил врача либо отвезти меня в аэропорт, либо положить хотя бы в спинальное отделение.
— В спинальном отделении мест нет, а отвозить в аэропорт — не наша обязанность. Лежи!..
После долгих моих просьб нашлась добрая душа — одна из медсестер больницы согласилась съездить в аэропорт и купить мне билет. Только убедившись в том, что я на самом деле уезжаю из Москвы, администрация больницы согласилась отправить меня на машине „скорой помощи“ в аэропорт.
Так закончилась еще одна моя попытка найти законность и справедливость в стране, провозгласившей свое „самое гуманное в мире отношение к людям“».
Ставшая нормой система равнодушия приводит к модификации поведения, превращает людей еще и в духовных инвалидов. Судьбы и лица их до невыразимой скуки одинаковы. Это результат не совокупности одинаковых физических недостатков, а схожесть тяжелых условий жизни. Это — результат более чем полувекового давления искусственно созданных непреодолимых препятствий. И никому нет дела до заключенных в четырех стенах миллионов инвалидов, отделенных от огромного и недоступного им мира непроницаемой стеной пустых обещаний. Например, получить среднее, а тем более высшее образование, для инвалида почти невозможно. Инвалиды не могут пройти медицинское освидетельствование по так называемой форме 286 (обязательная справка для ВУЗа). В одной из центральных газет была описана ситуация с инвалидом, которого не принимали в ВУЗ. «У нас институт, а не инвалидный дом» — была типичная и естественная реакция ВУЗа. Впрочем, образование для инвалидов, по сути, бесперспективно; — даже если они и окончат ВУЗ, они вряд ли найдут себе работу по специальности. Вот мнение самих инвалидов: «Больной с высшим образованием либо остается без дела, либо становится „комнатным“ специалистом, хлопотным и невыгодным для обычного производства».
Серьезным ограничением права инвалидов на нормальную жизнь нужно считать и невозможность трудоустройства. Выбор занятий для инвалидов крайне узок. Надомный труд плохо оплачивается, а в провинции его нет вообще. «Какую работу нам дают? — спрашивают инвалиды, и сами же отвечают: — клейка пакетов, нанизывание бус, сборка форточных петель… Уйму нудных движений автомата нужно проделать, чтобы заработать один рубль!» Расценки таковы: к примеру, операция прикрепления (вручную) металлического шпенька к пряжке для обуви оплачивается по расценке 47,3 коп. за 1000 штук.
В стране отсутствует производственная кооперация инвалидов с нарушением двигательных функций, существовавшая ранее и разогнанная властями в 1956 году. А обычные предприятия, как правило, не заинтересованы брать инвалидов на работу. Действующие лишь кое-где небольшие инвалидные производства располагаются на предприятиях обычного типа, но и там не заинтересованы в труде инвалидов и стараются заменить их здоровыми людьми.
Исходя из этого можно сделать вывод: решить вопрос о своем трудоустройстве должны сами инвалиды. Вот пример о блестящем трудовом эксперименте, проведенном молодыми инвалидами в доме инвалидов № 1 под Воронежем и, однако, чем все это кончилось. В 1972 году, на началах корпоративного хозяйствования, там была организована экспериментальная мастерская по изготовлению аккумуляторных пробников. Один из заводов доверил инвалидам сборку узлов транзисторного приемника «Альпинист». Основателем и техническим руководителем мастерской стал инвалид 1 группы Геннадий Гуськов, автор нескольких изобретений, опубликованных в печати. Доходы мастерской предполагалось вскоре использовать для развития и расширения производства с привлечением инвалидов из других областей, городов и поселков — инвалидов I и II групп. В перспективе реальным было и капитальное строительство. Однако это начинание встретило самое активное противодействие властей. Одумавшись, они не могли допустить чьей-то независимой инициативы, а главное того, что инвалиды вполне могут обойтись без бутафорской опеки социальных органов. Но с чего начать? И придумали — для расширения мастерской администрация дома инвалидов не стала выделять какой-либо другой площади, а стала освобождать жилые помещения. Это вызвало резкое недовольство стариков, которое было умело направлено против мастерской и лично Гуськова. Во все инстанции посыпались письма. Так против Г. Гуськова искусственно была создана кампания клеветы и травли, а членов мастерской стали именовать не иначе, как «банда Гуськова». Дальше уже проще: культбыткомиссия приняла решение исключить Гуськова из дома-интерната, что, очевидно, не обошлось без санкции Министерства соцобеспечения и партийных органов.