В СССР инвалидов нет!..
Шрифт:
Все что связано с тюрьмами и концлагерями, считается в СССР «государственной тайной». Но, как бы строго ни соблюдалась эта тайна, а находятся все же люди самоотверженные, люди, готовые, несмотря на риск, на возможные жестокие преследования, рассказать людям правду. Один из них — Николай Павлов. Его мужественный рассказ о концлагере инвалидов в пос. Макорты Софиевского района Днепропетровской области неопровержимо свидетельствует о том, что отношение власти к инвалидам ничуть не изменилось. Чудом выживший в этом лагере для инвалидов, куда он попал в 1976 году за так называемую «клевету на советский государственный и общественный строй», Н. Павлов пишет о нем так:
«В инвалидную зону нас этапировали поздней осенью. Еще в Днепропетровской тюрьме, среди ожидавших „Столыпина“ калек, я разговорился с выехавшими оттуда людьми. И услышал:
— Зря ты рвешься, земляк, в этот крематорий! Угробиловка там настоящая: ни лечения, ни жратвы. Эти гады, наоборот, стараются на тот свет побыстрей отправить, но без шума, чтобы все было шито-крыто: изобьют до смерти в ШИЗО, а запишут, что повесился. Так что, брат, лучше на рабочей командировке копошиться помаленьку, чем сдыхать в этом советском Бухенвальде.
У меня словно язык отнялся, и несколько
— Вот сам посмотришь, обожжешься, вспомнишь эти параши насчет тамошней лафы. А пока валяй, слушай всяких холуйских тюлькогонов, они за это денег не берут.
Так началось мое близкое знакомство с этой зоной, слывшей среди лагерников „тихой заводью“ для осужденных инвалидов.
…По прибытии, до распределения в отряд, меня поместили в изолятор, до того кишащий клопами, что древние нары казались неровными от засохшей крови насекомых, пожиравших нас целую неделю. Всевозможные способы избавиться от них вызывали только приступы смеха у охранников:
— Да брось ты свои примочки, урод, все равно они вас сожрут здесь всех…
А на иронический вопрос: „Что вы их, специально разводите?“ — отвечали с хохотом:
— Конечно. Все учли, чтобы вас доконать.
Секция в отряде (помещение для сна) выглядела чуть получше изолятора, клопов поменьше, сама почище — а в общем, то же самое, на уровне вокзального сортира, душного, вонючего, наглухо закрытого со всех сторон.
…Я, не успев осмотреться, был вызван к отрядному. Молодой, начинающий жиреть лейтенант Яценко, встретив меня нахальной улыбкой, предложил в приказном порядке заняться общественно-полезным трудом — выкапыванием траншеи.
— Позвольте, — возразил я ему, — у меня вторая группа, поэтому меня сюда и привезли.
— Вы — ходячий, — заорал он, — а ходячие у нас все пашут, понятно или нет?! Быстро идите и имейте в виду, у нас не жалуются: до Киева далеко, а до Москвы еще дальше.
И я пошел на работу.
В бригаде моей было сорок человек. И для всех эта непосильная, бесплатная работа была изощренной пыткой, санкционированной инструкцией сверху. А денег на карточку практически не клали, и мы знали об этом. Как-то мы спросили „хозяина“ — начальника режима Годынника:
— Зачем нужна инвалидная зона, если и в ней заставляют вкалывать как здоровых?
— Вы — досадный балласт нашего общества, — отвечал он. — Чем расстреливать, лучше сносить на работе, извлекая при этом пользу для общества. Так-то, граждане осужденные, — неизменно заканчивал он свои „воспитательные беседы“.
Зона внешне ничем не отличается от обычного лагеря, но как инвалидная, имеет свои внутренние специфические особенности и свои „воспитательные методы“: нет утомительных разводов на работу, не увидишь стройных колонн, марширующих в столовую. Зато почти ежедневно два дюжих санитара равнодушно волокут из какого-нибудь барака в морг очередного „освободившегося“ покойника.
Но олицетворение „гуманности“ — барак 10 отряда. Это — барак недвижимых, парализованных с нарушением функций тазовых органов и слепых. Девятый круг Дантова ада — курортный уголок по сравнению с этим склепом, переполненным разлагающимися телами».
Не верится! Да и можно ли поверить в это тогда, когда подобные преступления уже давно осуждены всем цивилизованным человечеством. Но действительность говорит нам, что это возможно и сегодня, сейчас, когда мы читаем эти строки…
«Оказавшись в положении осужденного, вы немедленно столкнетесь с единственным „реально существующим“ кодексом — личным „кодексом“ начальников лагерей, бараков и других более мелких начальников. И будут они весьма далеки от знакомого вам, официально предписанного…. Палачи в эмведешных погонах, пользуясь условиями строгой изоляции, не отказывают себе ни в каких своих желаниях. Кроме изощренного садистского приставания к особо понравившимся есть и другие „лихие радости“ — например, азартная охота за золотишком. Желающие нажиться осваивают технику выбивания золотых зубов у заключенных, как в „добрые“ нацистско-сталинские времена. Жены всех начальников по уши увешаны золотом живых и покойников, определяющим положение своих „золотозубых“ мужей. Тщеславная жена Годынника зарвалась настолько, что оперы из Днепропетровской комиссии — свои же коллеги — были вынуждены сделать ей замечание, поскольку обыск обнаружил зашитое в мягких креслах огромное количество золота у нее и начальника медчасти Валентины Абдуловны Ширяевой. Но ничего не случилось. Видимо, дело обычное — поделились. Дали лишь совет соблюдать большую осторожность, а с жалобщиками „провести беседу“.
Малая инвалидная зона — модель большого социалистического лагеря… Там масштабы другие, а здесь — лейтенант Кивренко и капитан Янев — мастера „воспитательных бесед“, закатав рукава офицерских рубашек, освобождают пожалевшего зубов жалобщика от почек и печени. А потом, в отходных реестрах появляются записи: „Осужденный Хонтер Борис Абрамович покончил жизнь самоубийством…“
Везде то же самое, говорят зэки, только в инвалидных зонах начальство гораздо наглее. И на воле-то более забитых и безответных людей, чем инвалиды, не найти, а в таких лагерях — тем более. Ответственности никакой: инвалид — больной, — вот и помер.
И любой из вас, знакомясь с советским исправительно-трудовым кодексом, может с удовольствием отметить гуманность нашей воспитательной системы, научный подход в создании условий для отбывающих наказание, определяющий режим содержания вплоть до строгого указания метража лагерных нар.
Заброшенные, непроверяемые, инвалидные зоны фактически отданы в полную власть старым, опытным годынникам и иже с ними, которые тщательно покрывают зверские преступления друг друга…»
По сведениям, полученным из очень авторитетного источника, (имя его, к сожалению, я назвать не могу, так как в настоящее время он живет в СССР), только за период с 1975 по 1979 год в этом инвалидном лагере умерло около 500 человек. Кто опровергнет эту цифру? Напротив, есть люди, которые могли бы дополнить своим свидетельством рассказ Н. Павлова об этом лагере. Перед смертью своих близких — мужей, братьев, — они, эти свидетели, имели в лагере в ними свидание. Но условия содержания заключенных-инвалидов и трагедия своих родственников настолько потрясли их, что страх за свое будущее оказался сильнее.
Да простим мы их, читатель!.. Какова же судьба самого Н. Павлова? В феврале 1981 года он был арестован снова
Что же за люди находятся в инвалидных лагерях? Что сделали они, чем не угодили советскому режиму?.. На смену вымершим там инвалидам войны присланы другие инвалиды. Сейчас они попадают туда и по политическим статьям, как Н. Павлов, и за уголовные преступления. Но что такое «уголовное преступление», которое может совершить парализованный или безногий? Например, вот случай, который произошел в одном шахтерском городке на Украине. Администрация шахты, где инвалид получил увечье, отказалась заплатить ему положенное за причиненный здоровью вред. На коляске этот инвалид доехал до дома начальника шахты, чтобы выяснить этот вопрос. Начальник отказался с ним разговаривать: даже не вышел из дома. Что остается делать? — Инвалид взял камень и кинул его в окно. Состоялся суд, который приговорил его к 2 годам лагерей. Срок он отбывал в лагере для инвалидов в пос. Макорты.
Инвалидные отряды и зоны существуют почти в каждом лагере для заключенных. В них содержатся и те инвалиды, кто стал таковым в результате особенных условий режима: частых наказаний и помещений в штрафной изолятор, недоброкачественного и недостаточного питания, тяжелого труда и производственного травматизма, плохого медицинского обслуживания и, наконец, просто избиений. Почему бы не продемонстрировать силу МВД и не избить уже ставшего совершенно бесправным заключенного, как избили политзаключенного Марзпета Арутюняна, приговоренного к 7 годам лагерей строгого режима и 5-ти годам ссылки. В результате избиения у Арутюняна были сломаны 3 ребра и отбиты почки. Состояние его было настолько тяжелым, что даже через три недели после избиения администрация Чусовской пересыльной тюрьмы отказалась его принять, не желая брать на себя ответственность за возможный смертельный исход.
Сколько в СССР тюрем и лагерей? — официальной статистики об этом еще нигде не было. Но, думается, что немало, поэтому уместно будет задать вопрос: сколько смертельных случаев происходит в них в целом по стране? Например, летом 1983 года в Вологодской тюрьме скончался Виктор Томачинский. Официальная причина смерти — осложнение после воспаления легких. Там же, в Вологде, в пересыльной тюрьме, скончался политзаключенный Юри Кукк. Только за короткое время, в конце 1984 года, в советских концлагерях и психтюрьмах погибло пять известных нам узников совести: А. Никитин, О. Тихий, Ю. Литвин, В. Марченко, В. Соколов. Эти факты становятся известными благодаря сообщениям, поступающим от родственников умерших или из диссидентских кругов. Но есть и непосредственные свидетели смерти заключенных. Один из них — Борис Мухаметшин, бывший узник 36-го пермского лагеря для политзаключенных на Урале:
«Я прибыл в этот лагерь в октябре 1975 года. Сразу отметил большое количество пожилых заключенных. Из 140 человек их было около сотни. Например, мне вспоминается Янис Межалс. Внешне он казался здоровым, но это впечатление было обманчивым. Временами его сковывали сердечные приступы. Вдобавок — одна рука его была парализована. Но администрация лагеря заставила его работать у станка. Он надрывался, а по вечерам страдал приступами удушья и стонал от боли в руке. Роковой приступ произошел у Я. Межалса в субботу вечером. Медчасть в субботу и воскресенье не работает. Наши крики о помощи и требования вызвать врача Петрова остались без внимания. Солдаты надзора отвечали: „Петров уехал в город, подождите до понедельника“. Через два часа Я. Межалс умер.
Или вот случай с Александром Строгановым. Ему было за 60. Астма медленно душила его. Под нажимом майора Федорова, Строганов пошел на работу, хотя по возрасту уже имел право не работать. Он хотел заработать деньги на ларек, чтобы иметь дополнение к полуголодному рациону. Его поставили на операцию накручивания спиралей для электроутюгов. И молодому-то зэку норма была высока, что уж говорить о старике… Если же она не выполнялась, то весь труд не засчитывался. Полуслепой, с трясущимися руками, мучительно работал он на этой операции. И это в холодном цехе, где температура была чуть выше, чем снаружи. В воздухе висела пыль периклаза, дым от печи обжига разъедал глаза. Страдания Строганова оканчивались со съемом на обед, а на следующий день все повторялось сначала. Через несколько месяцев Строганов слег в мед-часть — в стационар. Мы встречались у медчасти и беседовали. Я видел, как медленно тает Строганов: желтел, худел, по того осунулся, что под кожей лица ясно „читался“ череп. Он тяжело кашлял и не мог вздохнуть полной грудью. Мои заявления на имя начальника медчасти и настойчивые требования других заключенных приступить к действенному лечению Строганова долго оставались без ответа. Наконец, из стационара его отправили в больницу. Все думали, что его вылечат, а оказалось, что его отправили умирать и только с этой целью изолировали от общения с солагерниками. Через несколько дней Строганов умер».
Медицинское обслуживание тяжелобольных и инвалидов в советских тюрьмах и лагерях — тема особого разговора и нам бы следовало посвятить ей немало страниц. Например, вот как пишет о медицинской помощи парализованным инвалидам в лагере в пос. Макорты Днепропетровской области Н. Зеляков-Павлов:
«Сколько усилий требуется, чтобы зазвать туда (в барак) медсестру для оказания помощи умирающему (о клиническом лечении и не заикайся!). Только по просьбе ДПНК (дежурный помощник начальника колонии) придет какая-нибудь вертихвостка в сопровождении контролеров, брезгливо проберется, — не дай Бог до кого-нибудь дотронуться, — торопливо всадит шприц неизвестно с чем и смоется. И на воле такая небрежность может стоить вам жизни, здесь же это — прямой путь на кладбище, которое находится тут же, недалеко, за каменным трехметровым забором, скрывающем от постороннего взгляда наш уютный „сангородок“. Так цинично значится он во всех официальных документах».
«Стационар медчасти 36-го пермского лагеря для политзаключенных, — вспоминает Б. Мухаметшин, — был всегда полон больными и инвалидами. Десятки людей ожидали своей очереди подлечиться. Направления в центральную больницу приходилось ждать месяцами, по полгода, да и это надо было „заслужить“. А визиты в медчасть оканчивались лишь получением старых просроченных таблеток и обещаниями. Надо заметить, что медчасть является составной частью общей системы „перевоспитания“. Врач Петров как-то цинично заявил нам: „Могила вас вылечит…“».