В степи опаленной
Шрифт:
В начале наступления, продолжает унтер, было объявлено, что каждый участник его после захвата Курска получит отпуск. Теперь солдаты горько шутят: действительно, многие получили отпуска: одни бессрочный - на тот свет, другие долгосрочный - в госпиталь, третьи до конца войны - плен, а кто не получил, тот обязательно скоро получит один из таких отпусков.
– Я рад, что в плену!
– закончил унтер.
– Последние надежды на германскую победу погребены на этих полях. Это позор немецкой армии.
– Хитлер армее, - подчеркиваю я, - Хитлер армее - каин армее дойче фольк!
Унтер
А я гляжу на него и прикидываю: не подходящий ли он кандидат на предмет отправки его к своим, согласно указанию Миллера, чтобы он сагитировал других перейти на нашу сторону и вернулся к нам вместе с ними. Согласившимся следует возвратить документы, вещи, снаряжение и даже оружие, накормить их и ночью с разведчиками отправить к своим.
Все это я начинаю объяснять унтеру, но тот после первых же моих слов решительно говорит:
– Нет!
И сколько я ему ни втолковываю, он не соглашается: больше рисковать он не хочет.
Входит Сохин, садится, слушает. Спрашивает:
– Что ты ему толкуешь?
Выслушав меня, Сохин скептически улыбается.
– Ну вот еще! Да если б он и согласился! В лучшем случае ты вернул бы их фюреру еще одного опытного унтера.
– Но есть указание...
– Указание указанием, а свое соображение иметь надо! Ну вот что, - Сохнин оглядывает немцев.
– Сейчас мы всю эту братию в тыл отправим. Как раз оказия есть. А ты расскажи мне, что интересного в смысле обстановки от них выведал.
Сохин подходит к двери, зовет:
– Забирайте фрицев!
– и показывает немцам: - Выходите!
Пленные вопросительно и не без тревоги смотрят на меня: какой приказ отдал появившийся сердитый офицер? Я успокаиваю их:
– Аллее ист гут. Геен зи нах лагер! Руиг!
Пленные, оглядываясь на хмуро смотрящего на них Сохина, уходят. Он подсаживается к столу, и я кратко сообщаю ему, что интересного для него узнал от немцев.
Вместе с Сохиным выходим из землянки. Он спешит проинструктировать своих разведчиков, которые уходят в ночной поиск к Тросне: за день, когда одни и те же рубежи переходили из рук в руки, многое сместилось, надо еще раз проверить, уточнить. Мне тоже пора браться за ожидающее меня дело.
Уже совсем стемнело. Над степью лежит синева безлунной июльской ночи. Небо подернуто тучами - звезды проглядывают только местами. В стороне противника, где лежит еще недоступная нам Троена, с интервалами в несколько секунд, а то и одновременно в нескольких местах бесшумно всплывают размытые расстоянием цветные огни ракет. Теперь, когда наступаем мы, немцы снова начали бросать их, наверное, опасаются ночных атак. Ракеты, ракеты... А вот в темном небе рассыпались облаком трепещущие золотистые огни, издали кажущиеся маленькими искрами. Что это такое зажгли немцы над передним краем? Какой-то необычный осветительный снаряд? Красиво... Похоже на праздничную иллюминацию. Но что-то зловещее в этих дрожащих и гаснущих искрах.
Много лет прошло с того июльского вечера. Но до сих пор стоит он перед глазами - синий, подсвеченный враждебными огнями.
Помню, пришла тогда мысль: не новая ли Куликовская битва то сражение, в которой мы участвуем? Тогда в степях южнее Москвы решалась судьба России оставаться
Куликовская битва - Курская битва... Наверное, и над полем Куликовым, когда затихла сеча и опустилась ночь, простиралось вот такое же темно-синее небо. И, как сейчас, подсчитывали, сколько воинов полегло за день, перевязывали раны, ужинали...
Кстати, вот и ужин. Пользуясь темнотой, которая скрывает от наблюдателей противника, хозяйственники подвезли кухню близко. В темноте ее не видно. Но слышно, как переговариваются возле кухни солдаты, как звякает иногда пустой еще котелок, которым ненароком задели о лопатку или автомат. Здесь, где до немцев километра два, уже не соблюдается той осторожности, как в передовой траншее в ночь, когда занимали исходные позиции для наступления.
Получают ужин автоматчики, располагающиеся поблизости, выбираются из окопа и тянутся к кухне по одному бойцы из обслуги командного пункта - связные, телефонисты. Уже не опасаясь попасть под огонь, садятся ужинать наверху окопа. Аппетитный запах горячего горохового супа дразнит ноздри. По моему офицерскому положению собственного котелка я иметь не обязан, можно взять на кухне и там поесть. Но спохватываюсь: сначала дело!
Подхожу к телефонисту, сидящему в углублении, вырезаннном в глинистой стене окопа:
– Связь со вторым батальоном есть?
– Так точно. Соединить?
– Телефонист подает мне трубку: - Комбат на проводе.
Слышу слегка рокочущий басок Собченко:
– О! Вспомнил нас все-таки?
– А я и не забывал. В гости хочу прийти.
– Милости прошу! Встретим на новой квартире. Дорогу найдешь?
– Связного возьму. Но я не просто в гости. Моего рупориста Гастева, из минроты, знаете? Вызовите его к себе на КП, передайте, чтоб ждал меня.
– Немцев будете уговаривать? Добре, вызову!
– Да!
– спешу добавить я.
– Пусть Гастев не забудет взять рупор не только для себя, а и второй, для меня - у него есть в запасе, в минроте на повозке. Пусть не забудет про второй!
Потом прошу телефониста соединить меня с первым батальоном. Трубку берет комбат - замполит где-то в ротах. Прошу комбата обеспечить работу их батальонного рупориста - дать тому охрану на время передачи. Об этом же хочу просить и командира или замполита третьего батальона. Но телефонист говорит, что ни того, ни другого к аппарату подозвать нельзя: оба где-то в подразделениях.
Надо ждать, пока вернутся.
– Жаль...
– делюсь досадой с телефонистом.
– Хотел поужинать сходить.
– Да вы не ходите, - предлагает телефонист.
– Мне самому-то отлучиться нельзя, так я кого из связных попрошу. У меня же два котелка - мой и напарника.
– Так напарнику самому надо.
– Ничего ему уже не надо.
– Убит?..
– Днем еще. Когда артналет был, провод порвало. Пошел он сращивать - под новый артналет попал, ну и осколком...
Как странно, - думаю я.
– Вот был человек -и нет его. Воевал - и в голову не приходило, что до ужина не доживет. А сколько таких сегодня...