В стране кораллового дерева
Шрифт:
— Что здесь смешного, ублюдок!
Педро счел это слово таким же ругательством, как те, которыми его постоянно награждал Умберто… Грязный индеец, метис, hijo de puta.
— Подойди, если ты чего-то хочешь! — сплюнул он.
Он был уверен, что Умберто не решится к нему приблизиться. Скорее всего, он не позовет на помощь и свою мать. Педро знал, что те времена прошли, — сын доньи Офелии не хотел выставлять себя на посмешище. Они стали мужчинами и будут решать проблемы по-мужски.
Донья Офелия стояла у окна на первом этаже, когда Умберто вышел из конюшни. Она стояла там уже некоторое время и видела, как
— Hijo de puta, — прошептала она. — Сын потаскухи.
В обществе донья Офелия никогда не позволяла себе таких выражений, держала рот на замке, но сейчас она была одна. А когда она была одна, то позволяла себе ненадолго терять самообладание и ругаться грязными словами, которые просто жгли ей горло. Тогда она не скрывала гнева, который прятала под маской спокойной гордости. Донья Офелия никогда не позволяла портить гримасой гнева благородные черты своего лица. Когда она видела себя в такие моменты, то пугалась. Нет, этого не может быть. Это отражение обычной бабы, но не доньи Офелии. Она не была такой. Офелия — прекрасная дочь Эрнана де Гарая. До того как их семья обнищала, они владели роскошным домом, жили на большой площади в Сальте. Тогда они входили в высшее общество.
Донья Офелия отступила от окна и сцепила пальцы. Они были ледяными. Она дрожала от ярости. «Ох уж эти мужчины, — думала она. — Они могут ездить куда угодно, убивать и вести войну. А мне приходится жить с этой яростью, которая едва не разрывает меня. Я должна совладать с ней, чтобы никто не узнал, как она выглядит на самом деле».
Да, ей было больно, когда она узнала, что Рикардо обрюхатил одну из индейских служанок в то же самое время, когда и сама Офелия носила под сердцем ребенка. Иногда она представляла, что муж приходил к ней сразу после проклятой индианки. Индейские женщины были грязными. От них воняло. Они были ничем не лучше животных. Офелия не знала, что было хуже. Может, прекрасная жена не удовлетворяла его и поэтому ее муж ходил к индианке?
Спустя несколько недель их брак превратился в иллюзию. Может, это было и не самым страшным. Хуже всего было то, что ее муж и впрямь любил эту женщину. Большой Рикардо Сантос любил маленькую индианку, топтавшую землю кряжистыми ногами. На ней болталось разноцветное пончо и семь юбок, да к тому же была надета круглая фетровая шляпа, провонявшая дымом и запахом еды. Ту самую индианку, которая не могла вести долгих бесед, была невежественна, как и все индейцы — эти грязные собаки. Ни разу Рикардо не выполнил просьбу жены — выбросить эту бабу с эстансии.
— Чтобы я задохнулся рядом с тобой? — насмехался он и холодно добавлял: — Я ведь женился на тебе не потому, что люблю.
В тот вечер донья Офелия долго сидела перед зеркалом, спрашивая себя: что может не устраивать его в одном из самых красивых лиц Сальты? Почему ее нельзя любить? Она разглядывала свои губы, которые всегда подкрашивала красной помадой, свежие розовые щеки, черные волосы и брови над большими темно-карими глазами, густые ресницы. Она не могла найти ни одного изъяна.
Раздался стук копыт, и женщина вновь подняла голову. Педро Кабезас вывел лошадь во двор и привязал ее. Донья Офелия прижалась лбом к стеклу.
— Hijo de puta, — вновь прошипела она. — Сын потаскухи.
Он разрушил ее жизнь и за это однажды должен поплатиться.
Анна
Спокойной рысью они выехали за ворота поместья, на широкую проезжую дорогу. Потом Педро свернул влево на узкую тропинку. К седлам крепились guardamontes — приспособления, защищавшие ноги всадника от колючих веток.
Вскоре Виктория и ее спутники проехали густой древостой, окружавший эстансию. Они пересекли русло реки, в которой после последних летних дождей воды было больше, чем обычно, взобрались немного вверх по склону и выехали на равнину.
Анна неожиданно остановила лошадь и осмотрелась. Это плато оказалось невероятно широким. Оно называлось Пуна. На горизонте вершины Анд поднимались до самого неба. Перед плоскогорьем простиралась Препуна — сильно пересеченная местность с множеством горных долин. Юлиус рассказывал Анне, что восточнее она переходит в пояс лесов, которые в свою очередь простираются до горячих субтропических областей, и теряется в периодически затопляемой низменности Чако.
Хотя местность и не была густо заселена, здесь не было пастбищ: по плоскогорью проходило много торговых маршрутов, некоторые появились еще в доиспанские времена.
— Ламы! — вдруг воскликнул Юлиус.
Он придержал лошадь и указал на животных. Остальные тоже остановились.
— Где?
Анна вытянула шею, а Педро, видя волнение гостей, довольно улыбнулся. Две ламы подняли головы и с интересом наблюдали за всадниками. Остальные не спеша продолжали щипать траву. Анна любовалась длинными худыми ногами, изящной шеей и маленькой треугольной головой ближайшей ламы. В отличие от остальных животных в стаде, у которых мех был всевозможных оттенков, от коричневого до серого, у этой ламы он казался почти белоснежным.
— Альпака, — произнес Педро, — стадо одной из окрестных деревень.
— Ламы, которых выращивают ради шерсти, — пояснил Анне Юлиус.
И действительно, из кустов показался и замахал рукой маленький пастух — мальчик-индеец в разноцветной тканой одежде. Педро направил лошадь к нему, перекинулся парой фраз и вернулся к остальным. Маленький отряд снова был в сборе.
— Как я и говорил, это стадо альпака из деревни, расположенной там, позади, — подтвердил Педро.
Анна взглянула на мальчика, который тем временем подошел к стаду ближе.
— Давайте проверим, кто первый доскачет до того дерева! — воскликнула Виктория и тут же пришпорила сивую кобылу с неподобающим даме криком.
Педро поскакал следом за ней. Юлиус и Анна ехали чуть медленнее. Когда они достигли дерева, Виктория и Педро уже ждали их. Кобыла Виктории нервно гарцевала, а буланый жеребец Педро спокойно посапывал.
Их целью был старый разрушенный город, раскинувшийся на одном из отрогов горы в лучах заходящего солнца. Педро остался с лошадьми, а Юлиус, Виктория и Анна отправились на прогулку. Б'oльшая часть старых стен была достаточно высокой, чтобы отбрасывать тень, но были и такие, от которых не осталось ничего, кроме пыли.