В стране полумесяца
Шрифт:
Что же касается его отвращения к христианам, то оно, действительно, в высшей степени магометанское. Недаром же он «повелитель правоверных», «калиф ислама». Впрочем, и на этот счёт следовало бы выслушать и другую сторону. Но другая сторона молчит. Говорит только одна сторона, говорит беспрерывно и на весь мир.
Мы помаленьку подвигаемся вперёд, и издали нам уже виден Константинополь. Началось с того, что мы увидали несколько дворцов посольств великих держав, которые выделяются из всего прочего своим положением на просторе и действуют отталкивающе своей топорной обширностью и казарменным стилем. Потом уже увидали мы минареты.
В том месте, где сливаются воды Мраморного моря, Золотого Рога и Босфора, стоит
На воде становится всё оживлённее и оживлённее. Сотни лодок и яликов снуют взад и вперёд и затрудняют наш проезд. Матросы в длинных одеждах, некоторые в кроваво-красных фесках, другие в тюрбанах, все с коричневыми лицами и орлиными носами. Эти долгополые люди вполне подходят к восточным береговым судам; словно иначе и быть не может: форма судовых корпусов и снастей и это мешкообразное одеяние людей — всё вместе великолепно переносит нас по ту сторону современности. Это опять подымает игру нашего тупого западноевропейского воображения.
Свистя и всю дорогу беспрестанно давая предупредительные сигналы, добираемся мы наконец до берега. Ничего подобного той человеческой каше, которая теперь окружила нас, я никогда в жизни не видывал. Все сразу хотят помочь, услужить нам, довести до гостиницы, а большая часть нищенствует. Виднеется и много служащих из гостиниц с золотыми буквами на шапках. Мы выбираем одного из них и поручаем себя его заботам и попечениям. Впрочем, мы точно так же могли бы выбрать и другого: все гостиницы здесь находятся в руках одного синдиката, так что мы всё равно попали бы в одну из его гостиниц. Наш человек между тем оказывается ловким малым, знающим своё дело: когда один старый досмотрщик в тюрбане и с длинной бородой ни за что не хочет позволить нам унести наши вещи с парохода, под тем предлогом, что это могут быть и не наши, а чужие вещи, наш служитель только протягивает монетку, — и турок сразу уступает.
И в продолжение всей дороги мы всё время даём взятки. Мы должны пройти через таможенную заставу. Здесь ужаснейшая давка и обшаривание сундуков и чемоданов. Так как меня сопровождает дама [7] , то для нас лично дверка любезно открывается, но вещи наши остаются. Нам предлагают сесть, — мы садимся и ждём. Наконец является служитель с вещами. Их очень много, некоторые из них громоздки и тяжелы, между прочим несколько вещёй из Персии, ковры. Но служащий из гостиницы знаком со всеми таможенным чиновниками; он даёт им взятки всем поголовно, не крупными монетами, а понемножку каждому.
7
Бергльот Бек, первая жена писателя (1898–1906).
Это идёт у него весело и гладко. Мы не открываем ни одного сундука и не развязываем ни одного узла.
В карете человек этот объясняет нам всю эту механику. Он предпочитает этот способ прохождения через таможню открытому, который отнимает массу времени и сопряжён с массой хлопот. Он обыкновенно просто спрашивает чиновников: «Я вам дал что-нибудь?». Если ответ гласит: «Нет», то он говорит: «Так, пожалуйста! Как это я мог забыть вас!». Так он и расплачивается.
Мы едем в гостиницу.
II. Кофейня и мечеть
Так рано, что ещё темно, а собаки на улице уже разбудили нас, и мы не можем больше уснуть. Мы высовываемся в открытые окна и ждём. Жизнь уже начинает пульсировать в городе. Оборванцы, лежавшие на скамейках вдоль парка, шевелятся, потягиваются, подымаются. Водоносы и торговцы овощами уже действуют. Кофейни открываются. По мере того, как рассветает, мы различаем пальмовые и кипарисовые
8
Пера — бывшее название делового и культурного центра Стамбула Бейоглу.
Яркая радость пронизывает нас до самой глубины. Всё, что дремало и спало в душе долгой ночью, теперь сразу проснулось. Невозможно дольше оставаться под крышей: гостиница такая большая и не простая, а европейская. Мы знаем, что можно подойти к двери и электрическим звонком вызвать лакея во фраке, но мы не пользуемся этим, а предпочитаем взять назад свои, ещё нечищеные, башмаки и надеваем их. Мы не можем показаться в общей столовой в таком виде, ах, нет: там так много американцев и американок в шелку и золоте, там расхаживают англичане в лакированной обуви, — лучше поискать себе где-нибудь пропитания. Ведь есть же какая-нибудь лавочка, закусочная, какое-нибудь место на рынке, где люди достают себе что-нибудь съедобное.
Улицы быстро наполняются. После прогулки по парку нам кажется, что весь город уже на ногах. Собаки, собаки повсюду; улицы кишат собаками: жёлтые псы, ублюдки. Они так голодны, что взвизгивают, кидаются, грызут друг друга, как волки. И в этой сутолоке бродят лошади, ослы, верблюды и все племена Востока.
Мы входим в лавку, в которой только три стены; четвёртой, обращённой к улице, нет вовсе. Здесь, вдоль стен, на мягких, обитых яркими материями скамьях сидят люди в тюрбанах и люди в чалмах. Они поджали ноги под себя на подушки и пьют кофе и курят. Здесь очень уютно. Многочисленные блестящие медные кастрюли, по-видимому, заключают в себе много вкусного. Сами прислужники ходят тут же и попыхивают папиросами. Так как меня сопровождает дама, то нам указывают место в наилучшем углу, какой остался свободным.
Мы вошли в кофейню, а потому спрашиваем кофе. Никто не выражает удивления по поводу нашего появления, хотя, быть может, в первый раз этот порог переступила женщина. Гости словно сговорились не глядеть на нас. Восточный человек считает ниже своего достоинства обнаружить любопытство. Ми сиживали во многих лавочках на Востоке, где нас угощали кофе и папиросами, и только тогда, когда мы уходили, покончив с делом, хозяин обыкновенно спрашивал: «Откуда вы и куда едете?» — так мало ему было дела до нас.
Кофе подают нам в малюсеньких чашечках, он крепок, как дёготь. Мы делаем так же, как и другие: перед каждым глотком мы предварительно встряхиваем чашку, чтобы гуща попадала в рот. Потом мы опять делаем, как другие: мы слегка опрокидываемся навзничь и уставляемся глазами в потолок, потому что мы пьём мокко [9] , — божественный напиток. Мы должны признаться друг другу, что никогда раньше не пивали подобного кофе. Только он слишком сладок для нас. Нельзя ли нам получить его без сахара? Мы подаём знак слуге, но он нас не понимает. «Sans sucre!» [10] — говорим мы. У другой стены сидит турок, который говорит несколько чуть слышных слов слуге: оказывается, что он нас понял. Слуга приносит кофе без сахара. Я встаю и кланяюсь турку, благодаря его; он также кланяется, но не вставая, потом он уже не обращает на нас больше никакого внимания. В сущности, это и есть самая избранная точка зрения; если бы и он встал и поклонился, это было бы безвкусием. И какое ему дело до туристов? Мы — европейцы, мы — варвары, что ему до нас?
9
Мокко — один из высших сортов кофе.
10
«Без сахара!» (франц.).