В стране полумесяца

Гамсун Кнут

Военная музыка оживляет наше бесконечное путешествие: то в той, то в другой улице раздаются трубы. Мы замечаем, что конные офицеры быстрее движутся под музыку, учёные полковые лошади так и ходят от радости при звуках труб и танцуют, раздувая ноздри, когда бьёт барабан.

— Вот перед нами летний дворец султана, — говорит проводник, когда мы проезжаем золочёные ворота. Мы подъезжаем к огромной стене, и проводник говорит:

«А вот гарем султана». Стена в двести футов вышины, за ней виднеются башни нескольких дворцов, возвышающихся над ней. Гарем очень велик.

Турецкий султан, в силу обычая, имеет «право на триста жён». И мы, западные европейцы, верим, что у него их так много. Уж такой он сластолюбец.

Но прежде всего нужно принять во внимание, что султан Турции

не имеет права вступать в брак. Основание этому закону было положено ещё в татарской палатке, когда султан был главным военачальником. Его могущество ничем не могло быть ограничено, он не мог владеть чем-нибудь, а всем и всеми. Отцы его тоже не были женаты, сам султан был сыном рабыни.

Во-вторых, у него есть одна супруга: та, которая уже сделалась матерью будущего султана. Эта рабыня узаконяется и окружается всевозможными правами и почётом, которых никакая турецкая власть не может отнять у неё. Ну, как же можно себе представить, чтобы эта женщина, обладающая огромным могуществом, потерпела двести девяносто девять соперниц! Плохо знают в таком случае человеческую натуру вообще и восточных женщин в частности, как говорят ориенталисты. Это уж другое дело, если на Востоке тоже процветает система любимых жён, и даже в более широких размерах, потому что она разрешается самим пророком, но уже во всяком случае такая любимая жена не станет равнодушно наблюдать за возникновением других, разделяющих с нею любовь её супруга, а потому надо думать, что число их остаётся ограниченным. Вамбери [20] , знающий Восток вдоль и поперёк, даёт нам полную возможность сравнить это положение вещей с тем, какое мы видим среди европейских монархов.

20

Вамбери Арминий (1832–1913) — венгерский востоковед, путешественник, полиглот. С целью накопить материал в поддержку своей гипотезы о тюркском происхождении венгерского языка, переодевшись мусульманским дервишем, предпринял путешествие в страны Средней Азии (Афганистан, Бухарское ханство и др.).

В-третьих, надо заметить, что гарем занят вовсе не «жёнами» султана, а служит общежитием для всех дам царствующего дома, с их рабынями и служанками рабынь — девочками-подростками. Это, прежде всего, гарем покойного султана. Содержится он наследниками покойного. Таким образом, там проживают мать султана, его сёстры, тётки и племянницы с рабынями и служанками рабынь, которых сотни. Гарем Абдул-Меджида [21] был в своё время притчей во языцех, в нём было две, а некоторые утверждают, даже четыре тысячи женщин, и поглощал он неслыханные суммы ежегодно. Мог ли он быть иначе так велик, и как бы он мог не поглощать огромных сумм? У одной казначейши матери султана было пятьдесят рабынь, из которых у каждой была одна или две служанки.

21

Абдул-Меджид (1823–1861) — турецкий султан, старший сын Махмуда II. В 1839 году начал проведение масштабных реформ, призванных преодолеть кризис феодального общества Османской империи и угрозу полного распада государства. Эти реформы, продолжавшиеся до начала 1870-х годов, получили название «Танзимат» (от араб. танзим — приведение в порядок).

Какое влияние оказывает на народ такая чудовищная вещь, как система фавориток при дворе? Ведь Турция должна бы быть доведена ею до полного разложения. «В тех магометанских странах, какие я знаю, — говорит Вамбери, — едва ли найдётся хоть один глава семьи из тысячи, который воспользовался бы допускаемым законом правом многожёнства. У турок, арабов, персов, афганцев, татар, в общем, многожёнство неслыханно, немыслимо». Это является доказательством немалой культурности, сознательности этих народов. У них многожёнство разрешено, сам пророк не запретил им этой глупости, пророк скорее своим собственным примером поощрял их к этому, однако

же истинный турок уклоняется от такого рода удовольствия. Разумеется, содержание многих жён потребовало бы больших расходов. Бедный феллах совершенно лишён возможности так лакомиться. Ну, а высокопоставленные господа, у которых есть средства? А весь средний класс? Наконец все мещане, у которых всё же есть больше того, что требуется ради насущного хлеба? Разве нет очень многих, которые могли бы добывать столько ломтей хлеба, гроздей винограда и фиговой воды, чтобы этим могли просуществовать хоть две жены? А сколько могло бы быть людей настолько глупых, чтобы рассуждать так: «Немногим больше понадобится для трёх, возьму-ка третью!». Третья при том же могла бы есть немножко поменьше, представляла бы собой лишь слабое отражение двух первых и была бы самой худощавой.

Но у бедного феллаха только одна жена, и одна жена у эфенди высшего света. Государь является чуть ли не единственным исключением, — как и в Западной Европе.

Я думаю о том, что бы произошло в средних классах общества в Европе, если бы религия допускала и закон не запрещал бы многожёнства? О, какое восхитительное легкомыслие водворилось бы в домашних и уличных нравах!..

Мы подъезжаем к мечети Хамида и выходим из экипажа. Мы предоставляем греку рассчитаться за экипаж, это уж его обязанность — считать грязную мелкую монету. Экипаж с немцами следует за нами по пятам и тоже останавливается у портала. «Куда они?» — думаю я о немцах и взглядом даю им понять, что дело их безнадёжно. Туда не проберётся первый встречный!

— Сюда! — говорит грек и ведёт нас через обширную площадь. За мечетью возвышается усыпанный гравием холм, на вершине холма расположен Ильдиз-Киоск, Звёздная палата. Мы видим дворцовые флюгера между деревьями и высокими цветущими растениями. На холме собралось множество военных, но они ещё не выстроились, офицеры разгуливают, болтают между собой и курят.

Мы пробираемся между рослыми офицерами, которые ходят взад и вперёд, минуем стражу и входим в дом направо от Звёздной палаты. Грек ведёт нас блестяще, он указывает на один из столов и говорит:

— Вот сидит церемониймейстер.

Этот милейший грек — человек абсолютно не имеющий понятия об этикете. Он тащил нас сквозь одну группу офицеров за другой, не давая нам времени подобраться и обойти каждого, он проходил мимо стражи, не кланяясь, в то время, как я снимал шляпу и отдавал честь. Я нёс при этом письмо из посольства в руках, чтобы все могли убедиться, как необходимо дать мне доступ к церемониймейстеру. И вдруг грек говорит так-таки попросту: «Вот сидит церемониймейстер».

Я подошёл к столу и остановился перед человеком, грудь которого украшена столькими орденами, сколько я во всю свою жизнь не видывал. Ордена висят на нём целыми связками сплошь от обоих плеч до самого желудка. Мундир у него из светлого сукна.

Я кланяюсь церемониймейстеру и подаю ему своё письмо, как кое-что очень веское.

— Ваше превосходительство, — говорю я, — письмо от норвежского и шведского посольства!

«Великий Боже!» — должен был бы он воскликнуть, встать и поклониться, а он сидит себе. Моя речь не произвела никакого впечатления. Этот человек берёт письмо, в одно мгновенье разрывает конверт и бросает его на пол. «До чего дошли однако же эти турки», — думаю я. Он читает письмо с улыбкой. Да, да, — с улыбкой. Моя спутница уверяет, что он усмехнулся моему французскому языку, но я полагаю, что он смеялся над письмом. Он сделал знак рукой, и услужливый добрый дух в золотой парче подходит и ведёт нас в соседнюю комнату. Наш несчастный грек остаётся.

В комнате три больших окна, как раз у нас перед глазами холм, Звёздная палата вверху налево и мечеть Хамида вверху направо. Султан должен пройти в десяти шагах от нас.

Мы получили превосходное место, откуда всё будет видно. Так как на султана запрещено смотреть в бинокль, то мы оставили бинокль в гостинице; однако я получше протираю очки. Кажется, эта комната останется исключительно за нами: слышно, как другие иностранцы наполняют соседние комнаты, но наша дверь не открывается ни разу. И я киваю головой и считаю, что это совершенно в порядке вещёй.