В стране полумесяца
Шрифт:
Что же делает тем временем священник? Он руководит всем этим безумием. Ему-то и принадлежит почин с этими судорогами. Он начинает топать ногами об пол и в такт бросаться взад и вперёд, и из стороны в сторону. Однако же он щадит себя и только указывает, что должны исполнять другие. При этом он наблюдает за каждым в отдельности и проходит под самым носом у замешкавшихся с увёртками и ужимками. Тогда им, по-видимому, стыдно становится перед Аллахом, и они вскрикивают прямо неподражаемо.
И вот гвалт становится гуще. Дервиши криками подают сигналы друг другу, похоже, что они кричат друг другу: «Эй!», и крепнут в своём упорстве и становятся слепы ко всякой опасности. И подёргивания верхней части туловища делаются дикими и быстрыми, это уже не жалкие судороги, а скорее метания
Вдруг появляется очень высокий, тёмноволосый офицер в мундире. Он в полковничьем чине. Он мгновенно замешивается в группу воющих. Он увлечён, он опоздал и хочет нагнать пропущенное. «Ну, нет, это тебе не удастся, — думаем мы, — ты слишком длинен и неповоротлив!» И однако же это ему удаётся. Этот новоприбывший оказывается своего рода звездой! Мы в самом скором времени убедились, что это был специалист, мастер; с его приходом богослужение достигло невероятного подъёма. Не успел он покачаться в продолжение нескольких минут и взвыть разок-другой, как уже сбросил свой мундир, потому что дело становилось серьёзным, и когда он начал снова, то для каждого любителя хорошего воя должно было быть истинным удовольствием его послушать. Он разгорячил дервишей до невероятия, они дико орали и стонали. Но офицер был на высоте положения. Он не только раскачивался, как и другие, но даже ещё посильнее, и ни почём отбрасывал своих соседей в сторону. Он выл уже на свой лад, так что другие следили за ним.
Вой, раскачивание, судорожные движения то взад, то вперёд, то в стороны. Воющие снимают одну одежду за другой и наконец остаются, обливаясь потом, в одних рубашках и панталонах. И целых долгих три четверти часа продолжается этот адский гвалт. Затем он приостанавливается. Воющие хрипят, словно загнанные лошади; наиболее обессиленных утаскивают в заднее помещение.
Я помню лишь редкие случаи, когда что-нибудь так радовало бы меня, как теперь обрадовало то, что ничего этого уже больше не слышно. Только радость моя была лишь кратковременна: богослужение отнюдь ещё не кончилось. Бормотание снова началось, седобородый камень пришёл в себя; этот камень опять сидит и поёт. А воющие отвечают. Снова начинается попеременное пение.
Вскоре обессилевшие было воющие опять выходят из заднего помещения. Они прислушиваются к тому, что теперь проделывают их собратья, и хотят проделать то же самое. Они теперь ходят без посторонней помощи и по-прежнему стоят прямо.
Во время попеременного пения между тем двери то отворяются, то затворяются, вносят больных и кладут их в ряд у ног священника. Четверых детей кладут лицом вниз на полу. Они так малы, так слабы, они пищат. Троих из них опять уносят, они едва ли вынесли бы лечение, они слишком малы; но четвёртую, маленькую девочку, оставляют на полу. Священник снимает с себя чёрный плащ, чтобы стать легче, и остаётся во втором плаще. Он шагает теперь по ребёнку, встаёт ему на спину, остаётся так одно мгновенье и сходит с другой стороны. Ребёнок плачет. Священник идёт назад тою же дорогой, медленно, не спеша; ребёнок теперь громко кричит, и его уносят.
Тут вносят троих взрослых мужчин на носилках; их кладут ничком на пол, священник ходит по ним, потом их опять кладут на носилки и уносят. Приводят ещё четверых; они посильнее, поздоровее и могут сами ходить. Один из них офицер с двумя орденами. Полковник среди дервишей кланяется ему. Священник на минуту становится на спины больным и опять сходит. Пока происходит этот акт лечения больных, камень сидит и поёт, а дервиши отвечают ему. Когда уносят последнего больного, пение останавливается: слышны только разрозненные стоны, отдельный писк, как будто певцам трудно совсем остановиться. И они переводят дыхание словно после икоты.
Священник надевает свой чёрный плащ, сахарные головы возвращаются их обладателям, все надевают снова свои одежды.
Богослужение окончено.
Мы опять на свежем воздухе. И пора! Вспотевшие дервиши и многочисленные зрители довели воздух до такого состояния, что мы всё более и более изнемогали. Под конец мы дышали, уткнув нос в платок,
Итак, самоистязание на этот раз было кончено. В будущий четверг оно возобновится. И возобновляется оно из года в год, в продолжение всей жизни. Из ордена воющих дервишей нет возврата…
Мы опять были в этом храме. Мы опять присутствовали при этой церемонии от начала до конца. И веяло всё то же нечто, чуждое нам в явлении некоего духа, приютившегося за длинной загородкой. Богу поклоняются на земле на всевозможные лады, — здесь эти люди нашли своеобразный и страшный способ самоуничижения перед Богом: посредством воя. Звуки, которые они издают, сами по себе уже достаточны, чтобы воплотить весь срам человеческий. А к ним присоединяются ещё кривлянье, искажение лица. Вой — не крик, никто не может издать воя, не делая гримас, а когда вой уже переходит на степень безумия, лица принимают образы рыб, зверей, химер. Воющие дервиши насмерть убили в себе всякую стыдливость. Секта самобичующихся стегала себя кнутами, это было проявлением исключительно бедного нрава и исключительно неуклюжей воли. Она и не снискала ни малейшего сочувствия в мире; напротив, у женщин и детей это вызывало слёзы. Симеон Столпник своим пнём заслужил уважение всего мира [18] .
18
Симеон Столпник (356–459) — христианский подвижник, прославившийся своими аскетическими подвигами. Согласно преданию, в 423 году уединился на небольшой каменной площадке на вершине «столпа» (башни) и проводил все свои дни в молитве и проповедях для многочисленных паломников.
Самоистязание воющих дервишей является тоже актом воли, только воли до крайности обострённой: их орден требует в жертву Богу проявление всякой утончённой стыдливости, его члены должны делать из себя посмешище. Всё это могла создать только богатейшая, утончённейшая фантазия Востока. Пока дервиши выли, их братья и сёстры сидели и смотрели на них. Среди зрителей были, между прочим, и турки, которые подсмеивались. Но дервиши вели свою борьбу — борьбу, целью которой было только самоуничижение и, кроме этой борьбы, знать ничего не хотели. Они испускали вой прямо редкостный, чисто образцовый; они втягивали воздух в себя, чтобы взвыть диссонансом, навыворот. Но тогда у них были кошачьи морды.
Богу поклоняются на земле на всевозможные лады. И все поклоняются Богу единственно верным способом, и все поклоняются единственно истинному Богу.
Турки же поклоняются Аллаху.
Аллах-иллаха-иль-Аллах.
IV. Посещение мечети султаном
Сегодня пятница. Султан отправляется в церковь.
Вся задача том, чтобы получить доступ к торжественной церемонии. Не в мечеть, где его величество со свитой бывает один, а на представление перед мечетью, на зрелище восточного парада.
Целых два дня хлопотали мы о том, чтобы достать этот пропуск, и в посольстве теперь вручили нам письмо, которое должно открыть перед нами заветные двери.
Мы едем в самом обыкновенном наёмном экипаже, но на козлах у нас сидит слуга наш грек, который обязан поддерживать всевозможную помпу: открывать нам дверцу экипажа, выступать впереди и указывать дорогу, носить наши пальто на руке, шёлковой подкладкой вверх. Люди, встречающиеся нам, не обращают на нас никакого внимания, они и не подозревают, что мы сидим с письмом в кармане к его сиятельству господину церемониймейстеру, или хотя бы только к его «aide» [19] , а мало ли что может выйти из этого.
19
Помощнику (франц.).